Именно так сознавал он с ужасом, не оставил бы. И не мог произнести ни слова в свое оправдание.
Должно быть, это его подавленное молчание, не прерванное ни малейшей попыткой защититься, оспорить предъявленные факты, выставить себя случайной жертвой неосмотрительности, то есть, по сути дела, пострадавшей стороной, каким-то образом подействовало на Зою Константиновну.
Она смягчилась так же внезапно, как и рассвирепела, вновь сделалась обаятельной деловой женщиной, у которой сквозь привычную государственную озабоченность проглянула все понимающая родительская печаль.
— В общем, так я тебе скажу, — произнесла Зоя совсем по-домашнему, заботливо и участливо, будто не только его беду разводя руками, но и свое сердце скрепив усилием воли, — если где спросят, ты от товарища своего отмежуйся.
— Ничего, ничего, — пресекла она еще не прозвучавшие из Вадимовых уст возражения, — не терзайся, твой приятель не больно-то терзался, когда втянул тебя в эту историю. Хорош гусь, сам на каждом углу невесть что языком треплет да еще друзей подводит под монастырь.
Так все-таки знает она про визит к Барканову чехословацкого гида Карела или не знает, томился неведением Вадим; если знает, значит, знают и там, потому неприятностей не оберешься, и Толику на своей седой Балтике тоже. А может, и вправду лучше придерживаться версии об экскурсоводе с выставки стекла, соблазнила его догадка, тотчас же поразительным образом уловленная Зоей Константиновной
— Только упаси тебя Бог врать, — поморщилась она, — юлить и вообще выкручиваться. Отвечай конкретно и точно, рассказывай все, как было. Это, поверь мне, всегда вызывает симпатию и желание помочь человеку. В данном случае тебе. Не забывай, какой институт хочет видеть тебя среди своих сотрудников.
— Я не забываю, — через силу произнес Вадим, поняв, что наконец можно уйти.
— Лишнего тоже не болтай, — вновь остановила его возле самой двери Зоя Константиновна. — Не активничай, соображений и домыслов не высказывай. Коротко и ясно, что видел, что слышал, и ничего больше.
Надо было срочно повидаться с Инной, предупредить ее о возможном вызове куда следует, рассказать ей о Зоином предупреждении, посоветоваться, обсудить схему дальнейшего совместного поведения. Именно совместного, ведь если ему предъявят претензии за посещение «Националя» в компании американца, то Инну ожидают те же упреки и улики. А то и почище, если она, не дай Бог, еще кому-либо брякнула про свои безумные планы насчет контактов с иностранными корреспондентами.
На факультете Инны не было. Ни в аудиториях, ни в читальном зале, ни в заветных уголках, где старшекурсницы вместе с младшекурсницами из числа тех, что побойчее и посмазливее, сладко курили вонючую «Шипку» и обсуждали, надо думать, кавалеров, ухажеров, любовников и просто «интересных мужиков» из числа преподавателей.
Безуспешные поиски, лихорадка и досада сочетались у Вадима с неотступным зудением тревожной мысли: где и когда придется давать объяснения по поводу фальшивого гида с чешской выставки, вызовут ли его куда следует особой повесткой или же приедут, как за Севкой, на черной «Волге»…
Расстроенный Вадим побрел домой, на каждом углу забираясь в пропахшую куревом и мочой телефонную будку, чтобы набрать Иннин номер. Трубку никто не снимал…
Вечером к телефону подошла Иннина мама. Своим сладким, богатым интонациями голосом ответила, что Инночки нет дома и что вернется она, скорее всего, очень поздно.
Поздно позвонить Вадим, естественно, постеснялся, хотя заснуть долго не мог, почти всерьез поверив в то, что с минуты на минуту загремит дверной звонок и в квартиру войдут высокие мужчины в китайских светлых плащах, пригласят одеться и следовать за ними…
Они и вошли, сначала именно такие, высокие, в песочных макинтошах, лицами похожие на гида с американской выставки Чарльза, он же Карел, потом другие, в военной форме какого-то устаревшего, словно бы вохровского покроя, потом еще какие-то в широкополых шляпах, закрывавших туманные, неясные лица…
Утром, когда измотанный кошмарами и беспрестанным просыпанием Вадим пил чай, в коридоре затрезвонил телефон. Оказалось, что спрашивали его.
— Вадим Сергеевич? — осведомился в трубке незнакомый и какой-то не вполне серьезный, вроде бы подначивающий голос. Вадим и решил, что его разыгрывают какие-нибудь полузабытые знакомые — ничего остроумнее не придумали, как обратиться к нему по имени-отчеству.