Лаура Липман
«Выстрел из прошлого»
Сьюзан Сигер, которая учила меня читать, уговаривала меня писать и подговорила меня остричь наголо мою Барби. Какое же счастье, что я не была единственным ребенком!
Как всегда, я в долгу перед ними — Джон Ролл и Джоан Джексон были моими первыми читателями, Майк Джеймс, Питер Херманн, Кейт Шацкин и многие их коллеги из «Балтимор сан» часто подбадривали меня или давали советы, пока я писала эту книгу, Холи Шелби и Конни Нокс следовало поблагодарить давным-давно, но они слишком хорошо меня знают, чтобы простить мою забывчивость.
Я очень благодарна также Ли Андерсону, самому находчивому и изобретательному исследователю из всех, которых я знала, и Пэтти Уайт, которая нас познакомила.
Мне также хотелось бы выразить благодарность каждому, кто охотно удовлетворял мое любопытство, когда я задавала свои бесконечные вопросы — о бездомных и о бедности, об осиротевших детях и о детях приемных, о государственных пособиях, безработице и благотворительности. Благодаря всем вам Балтимор — и вместе с ним весь остальной мир — стал гораздо лучше, чем прежде.
ПРОЛОГ
Пять лет назад…
Сегодня ему снова во сне явилась Энни. Это был его любимый сон. Он так увлекся, что не сразу понял, что это за звук. Сначала ему показалось, что кто-то швырнул в окно горсть гравия. Тук, тук, тук. Глупости, спохватился он, ведь это он сам когда-то швырял камушки в окно комнаты Энни, когда она еще жила на Касл-стрит. Как же давно это было! А увидев ее личико за занавеской, он обычно принимался напевать: «Девушка из Буффало, спустись ко мне!» — и она спускалась.
Она спускалась к нему по пожарной лестнице — босоногая, худенькая девчушка, с коленками, как у кузнечика. Туфли на высоких каблучках выглядывали из карманов ее платья, словно какие-то яркие, экзотические птички, высунувшие наружу головы на длинных, тонких шеях.
— Накладные карманы, — объяснила она, заметив, что он восхищенно разглядывает их. Впрочем, в те далекие дни он готов был любоваться всем, что так или иначе было связано с нею, — белоснежным воротничком, который она неизменно прикалывала к вороту платья, чтобы придать ему, как она выражалась, «шик», нежным личиком в форме сердечка, ямочкой у основания шеи, где она обычно носила медальон, который он ей когда-то подарил.
Странное дело — сколько раз она спускалась к нему по этой проклятой лестнице, все равно, добравшись до последней ступеньки, она замирала и принималась топтаться, боязливо поглядывая вниз, словно боялась упасть. Но он-то знал, что на самом деле она боится его… вернее, боится полюбить его. Что в общем-то и неудивительно для такой юной, пылкой девушки, учитывая, какой он сам был тогда — серьезный, даже немного напыщенный, словно молодой индюк. Потом она цеплялась руками за ступеньку и несколько мгновений висела, не решаясь спрыгнуть и от страха поджимая большие пальцы. А он смеялся — ничего не мог поделать, до того это было забавно — худющая, длинноногая девчонка висит над Касл-стрит, словно какая-то диковинная вывеска. Его Энни!
— В сказке принц обычно увозит прекрасную принцессу в замок, но ты ведь и так живешь почти что в замке, — шутил он. — Так куда же мне увезти тебя, а, принцесса? — Он клялся, что умчит ее в Европу или на Ямайку, ну, на худой конец — в Нью-Йорк. В конце концов он действительно увез ее — теперь они жили на Фэйрмаунт-авеню, в нескольких кварталах от Касл-стрит, — но зато каждый год, в августе, он возил ее на недельку в Виргинию.
Тук, тук, тук…
Но с тех пор минуло почти сорок лет. Энни вот уже десять лет, как нет в живых, и он постепенно свыкся с тем, что в их большой супружеской постели он теперь спит один. А этот назойливый стук за окном… скорее всего, это ветка стучит в стекло. Правда, на Фэйрмаунт-авеню почти нет деревьев, и потом, сейчас самое начало июня, третье число, кажется. Даже сквозь дремоту он отчетливо помнил, какое сегодня число. «Надо будет утром непременно заглянуть в сонник», — мелькнуло у него в голове.
Тук, тук, тук. Потом раздался более громкий звук, который он узнал мгновенно — хорошо знакомый ему треск бьющегося стекла. Окно в нижнем этаже, прямо под его спальней… нет, кажется, чердачное! Этот неприятный звук вдребезги разбил то, что еще оставалось от его сна… от его Энни.
Проклятые мальчишки! Небось те самые, что живут на Файетт. «Ну, уж нет, с меня хватит!» — мысленно решил он. А потом повторил вслух:
— С меня хватит!
Винтовку он держал в самом низу комода, в мягком гнездышке из одиночных носков, которые никогда не выбрасывал в надежде, что парные когда-нибудь да отыщутся. Кстати, из них получалась замечательная ветошь — натянешь носок на руку и полируй себе на здоровье! Патроны хранились вместе с запонками от манжет, благо он так и не привык их носить — в крохотных ящичках старомодного шифоньера. Он зарядил винтовку — осторожно, без ненужной спешки. В конце концов, они-то ведь не спешат, верно? Когда эти мальчишки принимались за свое, то делали это не торопясь, отлично зная, что никто не решится звонить в полицию. Впрочем, им было наплевать, если бы даже кто и позвонил. В их квартале, где полиции ни до чего не было дела, все до такой степени боялись связываться с распоясавшимися малолетками, что впору было удавиться.
— Это ведь всего-навсего вещи, — твердили ему всякий раз, как он звонил в полицию. Естественно… ведь это были не их, а его вещи — всего-навсего его машина, его радиоприемник, его окно, его дверь. Его, его, его…
Разозлившись, он медленно спустился в темноте по лестнице. Проклятье, похоже, он толстеет, мелькнуло у него в голове, придется, пожалуй, перейти на обезжиренное молоко, которое он привык добавлять в овсянку. Он скривился — гадость какая, и никакое это не молоко, просто какая-то водичка. Но мужчина обязан делать то, что положено мужчине. Кажется, это Джон Уэйн сказал… да, точно, Джон Уэйн, он готов был поклясться в этом. Они когда-то вместе с Энни смотрели этот старый фильм… в Мэйфере, кажется. В общем, где-то там. Да и как прикажете упомнить такие вещи, когда город растет, точно тесто на дрожжах, пережевывая одно и выплевывая другое. А то, что по чистой случайности уцелеет, то со временем обрушится само. После кино они с Энни поехали куда-то потанцевать… на Пенсильвания-авеню, кажется. Да, точно, это было где-то там.
Он бесшумно выскользнул на крыльцо, но мальчишки были слишком поглощены своим делом, чтобы заметить его. Никого не боясь, они лупили палками по капотам припаркованных вдоль улицы автомобилей, методично били фары и швыряли обломки камней в стекла. А потом, покончив со стеклами, мрачно подумал он, доберутся и до радиоприемников — если, конечно, сочтут, что они достойны их внимания. А те из хозяев машин, у кого их не окажется, утром обнаружат внутри порезанные на лоскуты сиденья, горы мусора и собачье дерьмо.
Мраморные плиты крыльца неприятно холодили босые ноги старика. Поскользнувшись, он неловко рухнул на дорожку — с глухим стуком, как падает на землю переспелое или просто гнилое яблоко. Только тогда его услышали. Оторвавшись от своего занятия, мальчишки удивленно воззрились на него. И принялись хохотать.
— Иди домой, старик, — крикнул один из них, костлявый юнец, который обычно говорил от лица всей шайки. — Выспись хорошенько! Утром придется выгребать, так что силы тебе понадобятся!
Круглолицый, пухлый коротышка подобострастно захихикал, а вслед за ним и остальные. Их было пятеро — все приемные дети, которых усыновила религиозная супружеская пара по соседству. Благое дело, кто бы спорил! Да вот только бедняги ничего не могли поделать с этой бандой. Даже заставить ребятню ходить хотя бы в чистой одежде им и то не удалось — все, что они могли, это с беспомощным видом взирать на то, как их приемыши беснуются, словно выпущенные из клетки дикие звери. Костлявый парень, жирный коротышка, мальчик с девочкой — скорее всего, двойняшки — и еще один, наверное, новенький, тощий, как скелет, и вечно шмыгавший носом. Да, хоть какая-то польза от этих фонарей, подумал он. По крайней мере, можно хорошенько рассмотреть этих малолетних бандитов, прежде чем они снова возьмутся за свое…