— Разве невозможно самому вытянуть так руку?
— На аршин? Только если чимпанзе. И потом, повторюсь, Маков был левша.
— Это-то вы откуда знаете?
— Когда я впервые познакомился с ним в семьдесят шестом году, то обратил на это внимание. Так делает всякий сыщик, автоматически.
Плеве замолчал, отошёл к окну. Постоял так некоторое время, затем повернулся к своему вице-директору и сказал:
— Павел Афанасьевич. Я всегда признавал ваши превосходство и опытность в уголовно-сыскных вопросах. Видимо, вы и сейчас правы. И если это убийство, выдаваемое за самоубийство, то следует немедленно сообщить об этом министру графу Толстому. А он, надо полагать, распорядится о следствии. Но, чтобы доложить его сиятельству определённо, ваших теперешних наблюдений пока недостаточно. Осмотрите тщательно кабинет и всю квартиру, расспросите домашних и прислугу, словом, начните розыск.
— Слушаюсь, Вячеслав Константинович.
Тут из шинельной раздались энергические шаги и в комнату влетел товарищ министра внутренних дел генерал-лейтенант Оржевский. Увидев распростёртое на полу тело, он снял фуражку, перекрестился, потом, нагнувшись, внимательно рассмотрел труп Макова. Зыркнул на полицейских своим жёлтыми совиными глазами:
— Как ловко угодил, а? Нервишки сдали… Ну-с, быстренько составьте протокол и отдайте копию мне, я сам передам графу.
В качестве товарища министра Оржевский заведывал всей полицией империи и являлся поэтому непосредственным начальником Плеве. Вид Пётр Васильевич имел задорный и несколько вызывательный, слыл в свете острословом и любил заводить себе недругов.
— Статский советник Благово имеет сомнения, — осторожно проговорил директор департамента.
— Какие ещё тут могут быть сомнения? В чём? — изумился генерал-лейтенант.
— В том, что Маков сам себя застрелил.
— Да вы что?! — ахнул Оржевский. Осмотревшись, он сел верхом на ближайший стул, зажал подмышкой саблю и приказал:
— Докладывайте.
Павел Афанасьевич сжато сообщил свои соображения. Заведующий полицией наморщил лоб, помолчал несколько секунд, потом согласно кивнул:
— Точно! Этот дурень был левшой, сейчас и я это припоминаю. Что намерены делать, Вячеслав Константинович?
— Провести негласное расследование.
— Одобряю. Но только своим силами, без привлечения Грессера.
Генерал-лейтенант Грессер был новый петербургский градоначальник, только что назначенный. Оржевский уже успел с ним поссориться и старался теперь насолить ему при каждом удобном случае.
Пробыв в квартире Макова ещё минут десять, начальство удалилось и Благово остался один. Он начал с осмотра помещения. Жена и трое детей покойного, потрясённые случившимся, сидели в обнимку в гостиной; двое младших плакали в голос. Оставив допрос вдовы на ужо, сыщик прошёл в спальню бывшего министра и сразу же обнаружил на разобранной постели лист синей сахарной бумаги, заляпанный воском. Понюхал — пахнет нашатырём!
— Что, покойный вчера лечился от простуды? — спросил он у сопровождавшего его по дому камердинера.
— Точно так, ваше высокородие. Второго дня барин захворали, так мы давеча капали им на грудь восковую свечку.[2]
— Ага, значит, господин Маков собирался вылечиться, а не помирать?
Камердинер промолчал.
— А кстати, любезный, кого ты впускал к нему вчера вечером?
— Никого не впускал. Через парадное-то… К нам уж давно никто не ходит, с тех пор, как… А к чёрным дверям Лев Саввич наказали не подходить. В тии двери они сами впускали, а кого — то нам не ведомо.
— И давно у вас эдак заведено?
— Ещё когда их высокопревосходительство были министром внутренних дел. Сами понимаете: там пропасть всего секретного, чего нам, прислуге, знать не положено.
2
Старый домашний способ лечения простуды: на растёртую нашатырём грудь больному клали лист плотной т. н. «сахарной» бумаги и топили на неё свечной воск. Кстати, очень хорошо помогало…