Сибирский вначале удивленно поднял брови, затем нахмурился, потер пальцами лоб.
— Приблизительно в начале июля, — начал вспоминать Сибирский, — я зашел пообедать в столовую рядом с больницей. Ее часто посещают преподаватели и студенты медфака, так как здесь готовят вкусно и недорого. За мой столик села хорошо известная мне студентка 5‑го курса Турбина-Панкратьева и, пока мы ждали обеда, спросила, каким образом можно отравить собаку быстро и без мучений для животного. У нас произошел примерно следующий разговор:
Я. Как отравить собаку, вам гораздо лучше расскажет Николай Петрович.
Она. Муж на охоте. Я хочу отравить собаку до его приезда.
Я. Он приедет, и вам за собаку достанется. Но если уж вы так хотите, отравите ее морфием. Впрысните большую дозу... и только.
Она. Собака не будет мучиться?
Я. Не думаю. А еще лучше — цианистым калием.
Она. Какая доза необходима для собаки?
Я. Полагаю, что 0,2 грамма будет достаточно. У вас есть цианистый калий?
Она. В том-то и дело, что нет. А его можно достать?
Я. Николай Петрович вам добудет.
После этого разговор перешел на другие темы, — закончил Сибирский.
Выйдя из клиники, Сазонов оказался на аллее, обсаженной молодыми тополями. «Какой прекрасный сад скоро вырастет здесь!» — подумал он. Его обгоняли молодые люди в белых халатах — студенты медфака.
Мимо проехала карета скорой помощи. Она остановилась у приемного покоя, и санитар вывел из машины скорчившуюся от боли пожилую женщину. Сазонов помог ему довести больную до двери. А из головы все не шел рассказ Сибирского: если бы яд нужен был Марине в самом деле для собаки, проще было бы и впрямь спросить у мужа — он ведь постоянно вводил животным большие дозы яда, в частности, морфия. Следователь решил обратиться за консультацией к профессору Тарковину — судебному медику, мнение которого среди юристов считалось окончательным.
Иван Васильевич Тарковин вел практические занятия со студентами. Он передал лаборанту ключ, попросил открыть свой кабинет и провести туда гостя. Через полчаса профессор освободился, и Сазонов подробно рассказал о возникших у него сомнениях по поводу смерти Панкратьева.
— В деле много неясного, — сказал он. — Почему, например, Николай Петрович очутился на полу, если стрелялся на кровати? Как утверждает жена профессора, она его туда перенесла. Но почему же на кровати не осталось пятен крови, ведь кровотечение было обильным? Как случилось, что на полу было постелено на двоих? Дальше. Следствию стало известно, что жена покойного примерно за месяц до его кончины просила у доктора Сибирского яд, якобы для того, чтобы умертвить собаку. Не собиралась ли она отравить мужа? Не исключено, что она все же раздобыла яд и напоила им профессора, а когда отрава не подействовала, застрелила его, инсценировав самоубийство?
История криминалистики знает такие случаи. Как известно, Григория Распутина сначала пытались отравить, а затем застрелили.
Точно не установлено, с какого расстояния сделан выстрел. Если более аршина, то это несомненно убийство. Далее. Марина Панкратьева утверждает, что профессор дважды перекрестил ее уже после того, как выстрелил себе в висок. Возможно ли это?
Наконец, у нас имеется фотография трупа, сделанная вскоре после происшествия. Можно ли по фотографическому снимку установить, был ли перенесен покойный с кровати на пол?
Тарковин внимательно выслушал следователя и, немного подумав, посоветовал произвести эксгумацию трупа: это поможет ответить на некоторые из поставленных следствием вопросов. Профессор согласился стать одним из экспертов и предложил привлечь к этому еще доктора медицины Галина и городского судебно-медицинского врача Геллера.
В тот же день следователь вместе с санитарным врачом и милиционером приехали на Новогородское кладбище. Среди крестов и мраморных памятников они довольно быстро отыскали могилу профессора, которая была покрыта давно увядшими цветами и засохшими венками. Рыхлая земля легко поддавалась заступу. Наконец, лопата ударилась о крышку гроба. Кладбищенский сторож, приглашенный в качестве понятого, спустился в разрытую могилу и обвязал цинковый гроб веревками. Затем его осторожно извлекли и опустили на мраморную плиту соседнего памятника.
Подъехала похоронная пролетка, гроб погрузили на нее и доставили в морг, где уже ждал профессор Тарковин со своими ассистентами. Через некоторое время туда же приехали Зинкин и прокурор.
Секционная представляла собой довольно просторное светлое помещение, где стояло несколько высоких продолговатых столов, обитых белой жестью. Рядом уже лежали скальпели различных размеров, блестящие пилы и пилочки. Эксперты облачились в длинные до пола фартуки и резиновые перчатки.
Сазонову еще не приходилось присутствовать при эксгумации, и сейчас он с тяжелым чувством наблюдал за действиями экспертов.
— Мы решили воспользоваться манекеном и на нем установить, с какого расстояния застрелился или был убит Панкратьев, — разъяснил Тарковин, — револьвер вы принесли?
Сазонов протянул профессору «Смит и Вессон» и три патрона к этому револьверу. Тарковин приставил дуло к голове манекена и нажал на спуск. Глухо прозвучал выстрел. Остальные два выстрела были сделаны с расстояния 25 см и 1 метра. Сгрудившись вокруг, эксперты с интересом рассматривали образовавшиеся в результате выстрелов пулевые отверстия. При выстреле в упор отверстие было окружено сероватым налетом, а чуть ниже были видны остатки продуктов сгорания пороха и внедрившиеся несгоревшие порошинки.
При выстрелах с других расстояний серого пояска вокруг не было и следов сгорания пороха оказалось меньше. Значит, Панкратьев застрелился (или был убит) выстрелом в упор. Затем Тарковин продиктовал протокол вскрытия медицинской сестре, примостившейся за небольшим столиком у окна:
— 1927 года, сентября 20 дня в морге первой городской больницы по предложению нарследователя 2‑го участка милиции Ташкентского округа Сазонова в присутствии начальника уголовного розыска г. Ташкента Зинкина и прокурора Туманова было произведено вскрытие трупа Панкратьева...
...Заключение. На основании данных вскрытия трупа и предварительного его осмотра судебно-медицинская экспертиза дает следующие ответы на вопросы следствия, — продолжал диктовать профессор. — Причиной смерти Панкратьева является сквозное огнестрельное ранение головы. Установить, был ли он в состоянии опьянения перед смертью не представляется возможным, так как алкоголь очень быстро разлагается в организме, вскрытие же произведено, — Тарковин взглянул на висящий на стене календарь, — через полтора месяца после смерти...
На вопрос следствия, мог ли жить Панкратьев некоторое время после ранения, следует ответить утвердительно...
Сазонов и прокурор даже подались вперед, внимательно посмотрев на профессора, который, четко выговаривая каждое слово, продолжал:
— При означенном ранении возможно, что центры движения не были нарушены, как и проводящие пути, а следовательно, он мог производить после выстрела сознательные движения...
— Иван Васильевич, — перебил профессора Сазонов, протягивая ему фотоснимок, — а нельзя ли по этому снимку определить, было нанесено ранение на месте нахождения трупа или тело было перенесено после выстрела с другого места, в частности, с кровати?
Тарковин поднес фотоснимок к свету. Несколько минут эксперты внимательно рассматривали фотографию.
— Тут можно сделать лишь предположительное заключение, — сказал, наконец, профессор. Он чуть подумал и продолжал диктовать протокол: — Принимая во внимание обстоятельства дела — способ переноски тела с кровати на пол, — можно предположить следующее: учитывая, что левая половина тела и спина совершенно не запачканы кровью, а кровь скопилась впереди трупа в результате кровотечения из виска, следует полагать, что Панкратьев до наступления смерти лежал на правом боку, то есть, он умер именно в том положении, как указано на фотографии.