— Смерть юнкерам! Долой буржуев! Смерть буржуям!
Солдат властно поднял руку, требуя тишины. Буря мгновенно стихла.
— Товарищ Ленин в своем письме к москвичам требует, чтобы мы немедленно начали восстание, — Солдат высоко поднял над головой лист бумаги, помахал им, как призывным знаменем, —Товарищ Ленин пишет, что «ждать — преступление перед революцией». Правильно, товарищи! И мы такого преступления не совершим! Мы видим, ждать больше нельзя! Слова Ленина для нас закон! Весь московский пролетариат, все солдаты ныне встали, как один, и идут в смертный бой с белыми! То–ва–ри–щи! Мы не сложим оружия, пока не поставим на колени нашего врага!
И опять буря криков забушевала в зале:
— Ур–ра! Смерть буржуям! Долой юнкеров! Смерть офицерам!
Над головами грозно закачались винтовки. Акимка, подняв над головой винтовку, орал исступленно:
— Бей буржуев!
Солдат еще раз махнул листом, наклонился, исчез в толпе. На его место встал рабочий в черном пальто.
— Товарищи! Ныне мы идем в бой! В смертный бой, товарищи! До последней капли крови…
И весь зал одним дыханием ответил:
— В бой! Ура! Бей буржуев!
— Товарищ Ленин зовет нас на восстание! Товарищ Ленин ведет нас к победе!..
Бурные крики неудержимо прервали речь:
— В бой! Да здравствует товарищ Ленин!
У дальней двери молодые голоса задорно запели «В бой роковой мы вступили с врагами…». Песня вспыхнула как порох, сразу перекинулась во всю толпу, во весь зал и будто дальше, в коридоры, на лестницу:
Акимка пел во весь голос, с таким задором, что не чувствовал себя. Вот песня кончилась, вся толпа задвигалась волнами, словно всех охватил порыв — скорей, скорей на улицу, в бой! Акимку охватило нетерпение: скорей же туда, где бьются!.. Он оглянулся. Где же Леонтий Петрович? И где пресненцы? Ни помощника мастера, ни знакомых с Пресни возле него не было. Он чуть испугался: Леонтий Петрович уже ушел в бой, а он отстал?! Нет же, нет, Леонтий Петрович не мог пройти мимо, Акимка заметил бы его. Он где‑то здесь, в этой плотной толпе, или, может быть, ушел вон в ту дверь, что виднеется вдали.
Торопливо протискиваясь сквозь толпу, поднимаясь на носках и всматриваясь, не завиднеются ли где знакомая фуражка и бородатое лицо Леонтия Петровича, Акимка обошел почти весь зал. И нет! Все незнакомые!
Из зала он вышел в коридор, заглянул в одну комнату, в другую, в третью. Везде было полно народа, но знакомых нет.
Кудлатый человек, с бумагами в руках, с красной повязкой на рукаве, быстро прошел по коридору. Все поспешно давали ему дорогу. И Акимка узнал, что этот человек — из Военно–революционного комитета.
«Как все тут интересно!»
Ему представилось, сколько теперь он может порассказать матери, знакомым… Он прошел до самого конца коридора, спустился в первый этаж, затем поднялся в третий. Везде шумело море… Только у двух дверей стояли часовые.
— Сюда нельзя, товарищ!
В эти двери проходили по пропускам.
Акимка обошел весь дом, а Леонтия Петровича все нет. В толпе попался знакомый кондуктор трамвая в синей шинели. У него тоже винтовка в руках и патронная сумка у пояса.
— Ты зачем здесь? — крикнул он.
Акимка махнул рукой, улыбнулся: разве не понятно, зачем он здесь? И прошел мимо, ничего не ответив кондуктору.
Все закоулки дома были набиты людьми. На столах и на окнах появились банки консервов, куски хлеба, котелки с недоеденной кашей, чайники. Солдаты пьют чай, что‑то жуют, смеются, торопятся…
Однако как же быть? Куда теперь идти?
Он опять пробрался в белый зал. Теперь все незнакомые ему казались своими — что‑то сроднило его с ними.
В зале высокий человек, в теплом пальто с барашковым воротником, но без шапки, с длинными волосами, растрепанными и повисшими как темная кудель, поднявшись на стул, надрывно кричал тенорком:
— Тише, тише, товарищи!
Когда шум смолк, волосатый человек сказал:
— Нужен заслон в Камергерском переулке. Товарищи! Идите туда!
Рабочие заволновались:
— На Камергерский, товарищи! Из Охотного наступают юнкера! Держись!..
Они, толкаясь, группами, начали уходить и на ходу щелкали затворами винтовок. Акимка, безнадежно потерявший в толпе и Леонтия Петровича, и товарищей с Пресни, присоединился к группе незнакомых рабочих и вместе с ними пошел на угол Камергерского.
Стрельба в конце Тверской теперь велась беспрерывно.
По соседству с домом генерал- губернатора стояли солдаты.
— Цепью, цепью, товарищи! Стороной иди, осторожно. Здесь могут убить, — предупреждали они тех, кто шел вниз по Тверской.
Рабочие и солдаты, пригибаясь на ходу и прячась за выступы стен, шли гуськом один за другим. Мостовая была пуста, что особенно было страшно после шумных и людных улиц и переполненных комнат, в которых Акимка был сейчас.
У него судорожно забилось сердце и сперло в груди. Он крепко, обеими руками, вцепился в винтовку, каждую минуту готовый выстрелить, и шел за другими, приседая и останавливаясь, как все, бессознательно подражая им в движениях и даже в манере идти.
Выстрелы гремели уже совсем близко. Что‑то щелкало в камень среди мостовой.
— Ого, летают голубки! — засмеялся солдат, шедший впереди.
— А что это? — спросил Акимка.
— Что? Разве не знаешь? Конфета это, — насмешливо ответил солдат, оглядывая мельком робкую фигуру парня, — подставляй рот и лови.
Акимка смущенно засмеялся. Солдат заметил его смущение и дружески сказал:
— Ничего, не робей, брат! Пойдешь на войну, не то увидишь.
Все один по одному перебегали от выступа к выступу и собрались на углу Камергерского переулка, где уже стояла небольшая кучка рабочих и солдат, прячась за угольный серый дом, в котором прежде была виноторговля. Здесь воздух был полон свиста пуль.
Рабочие были все незнакомые. Акимке хотелось поговорить с ними, расспросить, как и что здесь, где враги сидят, откуда стреляют, но он робел. Все стояли молча, лениво топтались на одном месте, переступая с ноги на ногу, пощелкивая сапогами, словно всем было холодно и никто не знал, что надо делать. У всех были серые лица с пепельными губами. Краснощекий, румяный Акимка, с живыми, полными любопытства и застенчивости глазами, обращал на себя общее внимание.
На углу соседнего, Долгоруковского, переулка толпились солдаты, и среди них резко выделялись черные фигуры рабочих; все они стреляли вниз, в сторону Охотного.
— А отсюда стрелять нельзя? — спросил Акимка у солдата.
— В кого же будешь стрелять тут? Тут не в кого. Иди вон на тот угол, — угрюмо ответил высокий солдат в серой шапке, глубоко надвинутой на уши.
— А опасно идти туда?
— Ты попробуй, — криво усмехнувшись, посоветовал солдат, а потом, помолчав, вдруг сказал: — Айда‑ка, товарищ, вместе. Я вперед, а ты за мной. Вместе‑то веселее. Только берегись, брат. Стрелять будут — бросайся на землю.
У Акимки забилось сердце и по спине побежали мурашки, но он храбро ответил:
— Что ж, идем.
— Зря вы лезете туда, — лениво сказал кто‑то позади.
— Ну вот еще, скажет тоже! — сердито отозвался солдат. — Идем!
Он глубоко надвинул шапку, поправил винтовку, подтянулся и быстро побежал вдоль стен по тротуару, низко пригибаясь на бегу. Акимка побежал за ним. Один дом пробежали, другой. Где‑то щелкнул выстрел, и окно над головой солдата печально звякнуло. Солдат прыжками бросился к крыльцу аптеки и здесь присел. Акимка, точно подкинутый пружиной, метнулся за солдатом и присел рядом с ним. Солдат тяжело дышал.
— Откуда это? — тревожно спросил Акимка.
— Что — откуда?
— Стреляют‑то?