— А черт их знает! Должно, от- куда‑нибудь с крыши, — Оба, крепко прижавшись к камням крыльца, сидели минут пять.
Между тем стрельба стихла. Не стреляли даже в Охотном. Солдат поднялся на ноги и осторожно начал осматривать крыши домов, а потом прыжком, словно его кто рванул, выскочил из‑за крыльца и побежал через улицу на тот угол, где стояли рабочие. Акимка, не помня себя, не сознавая, что делает, побежал тоже. Откуда‑то сверху нервно и беспорядочно затрещали выстрелы. Вокруг защелкало… Солдат, бежавший впереди, неловко споткнулся и, громко ругаясь, грохнулся на мостовую. Винтовка с жалобным дребезжанием упала на камни. Акимка успел заметить, что солдат крепко ударился головой о камни. Его серая шапка отлетела далеко вперед.
— А… А… Скорей! Скорей! — кричали с угла.
Акимка перебежал улицу, спрятался за угол в толпу и уже только тогда оглянулся. Солдат лежал все там же, где упал, а кругом него по камням мостовой щелкали пули и подскакивали изредка кусочки земли, поднятые ими…
— Готов, убили! —отрывисто говорили солдаты, стоявшие за углом, —Нужно было лезть, чертям…
Они сердито смотрели на Аким- ку, будто он был виновником смерти солдата. А тот, бледный, задохший- ся, оглушенный, стоял у стены. Он так испугался, что готов был бросить винтовку и по–ребячьи заплакать. Но удержался. И стоял, судорожно отдуваясь. Он вдруг вспомнил, как солдат заскорузлой большой рукой надвигал на уши шапку и деловито поправлял винтовку.
Сверху, с Тверской, приехал лакированный автомобиль со студента- ми–санитарами. Санитары, чтобы остановить стрельбу, долго махали белыми флагами, на которых были нашиты красные кресты, потом подняли убитого, как тяжелый куль, быстро положили его на носилки и собрались уезжать. С угла им кто‑то крикнул:
— Шапку‑то возьмите!
Санитары забыли шапку, и вдруг всем показалось, что шапка для убитого просто необходима.
— Шапку, шапку возьмите! — нервно и злобно кричали рабочие и солдаты.
На момент всем казалось, что вот так и их могут убить, а шапку‑то и забудут…
— Возьмите шапку! — крикнул Акимка, — Шапку.
Студент–санитар соскочил с автомобиля, поднял шапку и положил ее на носилки, рядом с головой убитого. Теперь все было в порядке. Автомобиль уехал, и все облегченно вздохнули. На том месте, где лежал убитый, камни потемнели и стояла красная пугающая лужа во впадинах между камнями. Не хотелось туда смотреть, но тянуло подойти ближе и посмотреть пристально…
— Эх, крови‑то сколько! — сказал сумрачно рабочий в темной, сильно потертой кожаной куртке и с рыжим теплым шарфом на шее. — Теперь полетела душа в рай…
Рабочий потрогал шарф рукой, подумал и тихонько откликнулся на свои мысли:
— Да… Так‑то вот.
Все молчали, и каждый думал о чем‑то своем, близком, глубоком, о чем никогда не узнают другие.
— В рай, на самый край, — пробормотал все тот же рабочий и скрипуче засмеялся.
— В рай не в рай, а вообще‑то, братцы, дело не того… табак. Бьют по–настоящему.
— А откуда это били?
— Должно, с крыши, с костини- цы. Там их тьма засела.
— А может, от Воскресенских ворот?
— Нет, это с крыши, — подтвердил Акимка. — Я видел, когда бежал сюда: с крыши.
Все с любопытством посмотрели на него. Паренек‑то ведь случайно не лежит вместе с солдатом.
— Ну что, товарищ, чай, у тебя душа‑то в пятках теперь? — спросил рабочий, говоривший о рае, — Пожалуй, тебе теперь иголку надо.
— Какую иголку? Зачем? — удивился Акимка.
— Иголку настоящую. Душу‑то выковыривать из пяток.
В толпе коротко, нехотя засмеялись. Акимка покраснел, и у него стал такой сконфуженный вид, что пожилой усатый солдат угрюмо сказал ему:
— Зря ты, парень, полез сюда. Право, зря.
— Почему же зря? Разве я не такой же гражданин, как, например, вы? Это даже странно! — запальчиво, обидевшись, уже чисто по–мальчишески выпалил Акимка.
Солдат, улыбнувшись, сказал:
— Давай, давай, парень, защищай революцию!
Акимка нервно прошелся взад и вперед по. тротуару, подошел к самому углу и выглянул к Охотному. Отсюда уже было видно и Охотный, и Воскресенскую площадь, и часовню Иверской иконы, и дальше, через Воскресенские ворота, угол Красной площади. Всюду было пустынно. Ни людей, ни экипажей. И эта пустота особенно пугала. Всегда, даже в глухую ночь, здесь было много народу. А теперь никого. Под Воскресенскими воротами и ближе сюда, по углам, мелькали фигуры, стреляли из винтовок, и пули с резким зиганьем летели мимо, били в мостовую и в забор большого строящегося дома. В Охотном ряду, за углом, мелькнула какая‑то фигура. Акимка прижал винтовку к плечу и нажал спуск. Винтовка резко толкнула в плечо. В ушах загремело и запищало…
Солдаты столпились в углу.
— В кого бил? — спросили они.
— А там юнкер, кажись…
— Смотри, не убей частного какого.
Из‑за угла опять высунулась фигура в серой шинели и — трах!.. — выстрелила сюда и опять юркнула за угол. Пуля отбила кусок штукатурки.
На солдат и на Акимку полетело облачко тонкой пыли. Все разом отшатнулись.
— Вот, мать честная! — удивленно сказал Акимка.
Ему приятно было, что в него стреляли. В него, Акима Розова. Об этом можно потом рассказывать всю жизнь.
— Ах они!.. — вдруг громко, на всю улицу, закричал молоденький солдат. — Они этак, так их… А!
И, ругаясь страшными словами, он начал торопливо стрелять по улице: трах… трах… трах…
Два других солдата подскочили к нему, и один с колена, а другой стоя, с азартом, будто по наступающему неприятелю, стреляли вдоль улицы.
Акимка весь загорелся. Он выскочил из‑за угла на самую улицу и, стоя открыто, стрелял в дальние дома. Никого нигде не было видно, но и солдаты, и Акимка, и пятеро других рабочих, прибежавших к углу, все сосредоточенно стреляли. Стрельба продолжалась минуты две. От выстрелов у него заныло плечо. Ладонь правой руки покраснела, натертая шишечкой затвора. А пока отсюда стреляли, в Охотном было тихо.
— А может быть, они ушли оттуда? — спросил Акимка.
— Какой ушли! Там. Сейчас вот в угольный дом стреляют.
— А там наши?
— Ну да. Сидят наши.
И вдруг, как бы подтверждая этот ответ, из окон угольного красного дома затрещали частые выстрелы.
— Вишь? Это наши, —подтвердил солдат.
Из Охотного донесся крик. Солдаты прислушались. Крик опять повторился.
— Ранили кого‑то, — сказал рабочий с рыжим шарфом.
— Должно, ранили. Кричит. Не хочет умирать.
— Юнкеря, должно.
— Видать по всему, что юнкеря. Кричит, как резаная свинья, — сказал юркий солдат и нехорошо засмеялся.
Он заискивающе посмотрел на всех, словно искал сочувствия.
А все промолчали.
— Стой‑ка, о чем кричат?
За углом кричали надрывно. Все стали слушать, вытянув шею, но ничего нельзя было разобрать. Акимка опять вышел из‑за угла, присмотрелся и, подняв винтовку, стал стрелять. Теперь уже стрелял спокойно, целясь.
— Бу–ух! — вдруг ахнуло за домами, и сразу резко свистнуло где‑то около.
Акимка «присел от неожиданности. Он увидел, как обвалился, будто плеснулся на мостовую, угол красного дома. Это ему показалось так страшно, что он, не помня себя, подскочил и бросился бежать от угла по переулку. Но никто за ним не побежал. Просто прижались к стене под ее защиту. И приготовили винтовки стрелять. Акимка приостановился.
— Из пушек бьют! — крикнули с противоположного угла. —Держись, товарищи!
— Бу–ух! — опять ахнул выстрел.
Все вздрогнули, однако оправились быстро, и, словно второй выстрел успокоил, все подошли к углу, сгрудились. Акимка, красный от стыда, тоже подошел. Ему было очень стыдно за свой испуг. Винтовочные выстрелы в Охотном загремели резко и часто.
— Наступают! Идут!.. — крикнул кто‑то из окон.