— Экая забавная у вас табакерка! — не сдержал удивления Кричевский.
— Это портсигар-с!.. — с плохо сдерживаемой неприязнью ответил Белавин и щелкнул крышкой. — Для папирос-с!..
В коробочке рядком, одна к другой, лежали невиданные ранее Константином белые бумазейные палочки. Белавин достал одну и прикурил от фитиля лампы, закоптив стекло, а портсигар убрал.
— Фи, Ефим Мартынович! — улыбнулась ему в лицо Сашенька, дразня хмурого господина. — Отчего же вы не угостили господина Кричевского папироской? Это же дурной тон!
— Еще чего! Стану я угощать всякого… — пробурчал этот моветон, и Костя поклясться был готов, что Белавин хотел сказать «всякого полицейского», да не решился.
— Тогда я его угощу своими! — и княжна легко порхнула в другие, темные комнаты. — Константин, вы еще не курили папирос? Они только недавно в продаже! «Папироска, друг мой тайный, как тебя мне не любить? — высоко запела она из темноты слова наиновейшего романса. — Не по прихоти ж случайной стали все тебя курить!»… Вот, попробуйте, вам понравится! Это сейчас курит вся светская молодежь, и я решительно не хочу, чтобы вы отставали! Возьмите, возьмите всю коробку! Я приказываю! Как, господин Белавин, вы уже уходите?! Я сейчас приготовлю пунш!
— Покорнейше благодарю! — сердито отозвался Белавин, твердыми шагами пройдя в прихожую и натягивая там свое тяжелое пальто. — У вас есть теперь более приятная компания для пунша и всего прочего, извольте далее шутить в ней! Позвольте лишь вам напомнить, что приятели мои люди серьезные и шуток подобных на дух не переносят! И у них есть средства, чтобы заставить раскаяться любого! Так что постарайтесь припомнить то, ради чего я приходил! Ради вашего же блага, княж-на!
В последних фразах его прозвучала откровенная неприкрытая угроза и саркастическая насмешка, почти издевка.
— Извольте, сударь, выражаться яснее! — вскричал Костя, сжимая кулаки, ощущая яростный холодок под ложечкой и шевеление волос на коротко остриженном затылке.
Он готов был тут же на месте заставить толстого нахала принести извинения! Но Белавин даже не глянул в его сторону, ушел, высоко задирая голову и бороду, точно засупоненная лошадь, громко стуча тяжелой тростью со свинцовым стержнем внутри.
В наступившей затем тишине молодые люди долго смотрели друг на друга, не шевелясь. Константин был не в силах отвести глаз от милого лица, каждая черточка которого сделалась ему вдруг роднее всего на свете. Сашенька стояла у двери, держась за щеколду, и длинные черные ресницы ее отбрасывали тени на щеки. Она со вздохом распустила синюю ленту, опоясывавшую голову, и освобожденные волосы, шелестя в тишине, покрыли виски.
— Княжна! — горячо сказал Кричевский. — Если у вас в чем-то затруднительные обстоятельства, доверьтесь мне, прошу! Вы не найдете друга вернее!
Александра подняла голову и с любопытством посмотрела на него иным взглядом. Не так, как полминуты назад.
— Я верю вам, — сказала она. — Все пустое… Евгений оставил меня без средств… Он все деньги держал обыкновенно у себя… Так им было заведено. Они где-то здесь, в квартире, но я не знаю, где. Ефим Мартынович его заимодавец… Вот и пришлось нам перевернуть здесь все вверх дном… Увы, тщетно! Нет-нет, не смейте! — воскликнула она, заметив движение молодого Кричевского к накладному карману мундира. — Вы меня оскорбляете этим! Я не для того вам все это сказала, чтобы получить от вас деньги! Или это будет наша последняя встреча!
Константин повиновался тем более охотно, что в кармане у него не было ровным счетом ни гроша. Собянская княжна, гордо вскинув голову, зябко поежилась.
— Холодно… Негодяй дворник не принес сегодня дров. Я пойду, приготовлю вам пуншу, чтобы согреться. Надо только найти чистые стаканы. Проська, мерзавка, не пришла сегодня убираться…
Она взяла лампу со столика и пошла в кухню. Константин, чтобы не оставаться в темноте, пошел следом за нею, с нежностью и любовью глядя на ее узкие нервные плечи. Ему хотелось приблизиться сзади и обнять ее, но он боялся, что Александра его прогонит.
Бесцельно побродив с огнем по темной неприбранной кухне, Сашенька остановилась у замерзшего окна, привлеченная криками пьяного извозчика с улицы.
— А недурно было бы, граф, поехать сейчас в Италию! — с внезапным оживлением в голосе воскликнула она так неожиданно, что Кричевский не сразу сообразил, что обращается она именно к нему, и даже оглянулся в поисках невесть откуда свалившегося графа. — Надоела, знаете, эта зима!