— Об заключении судмедэксперта вы упоминали… — напомнил Кричевский. — Может быть, приобщим сразу к делу, чтобы не потерялось?
— Да-да, ты прав! Вот оно… Да в нем и нет ничего. Пулевой канал короткий, поверхностный, от центра тела наружу… Жизненно важные органы не задеты… Следов отравления нет. Причина смерти — остановка сердца, вызванная долговременным и обильным кровотечением. Вот, молодец, доктор Майдель, и одежду осмотрел… Следов пороха от выстрела в упор нет — какое уж тут саморанение! Приобщите, Леопольд Евграфович, будьте любезны! И попрошу, обо всех новостях — немедленно мне! Днем и ночью! В городскую прокуратуру или же в Гороховую, там дежурят круглые сутки и меня знают хорошо! Засим, позвольте откланяться! Весьма рад был знакомству! С начальником-то вашим, их высокоблагородием господином Мироновичем, мы давно в приятельских отношениях состоим. Жаль весьма, что не застал его. Не трудитесь, любезнейший Леопольд Евграфович! Останьтесь! Костя, проводи!
Андрей Львович решительным жестом надел котелок. Кричевский любезно подал советнику юстиции его подсохший «пальмерстон», помог натянуть вставшее колом пальто на плечи. Когда вышли они на темный двор полицейской части, когда дежурный городовой отворил ворота, Морокин, сидя уже в дрожках и разбирая вожжи, чмокая лошади, сказал:
— Ты добрый малый, Кричевский… Такими вся каторга забита! Мой тебе совет — держись от нее подальше и родителей слушай! Но, пошла!..
И он укатил в темноту, оставив бедного Костю с непокрытой головой, пылающими щеками, бурей чувств в груди и без единой здравой мысли в голове.
Впрочем, одна вскоре пришла, и Костя пошел распорядиться, чтобы городовые из ближайшего трактира принесли милой Сашеньке поесть. У нее ведь был трудный день…
Глава пятая
Разоблачение
I
Известный в Санкт-Петербурге знаток оружия, коллекционер и оценщик Филиппов оказался господином весьма нелюбезным и нелюдимым, сам к Константину Кричевскому не вышел, продержал в богатой прихожей, а через прислугу воротил расписку в получении и на словах велел передать, что исполнит заключение через неделю. Зато Костя получил немалое удовольствие, с ветерком прокатившись на казенный счет от Невского и обратно в саночках по замерзшей Фонтанке, в русле которой устанавливался на всю зимнюю пору единый санный путь. Летом по Фонтанке вдоль и поперек совершалось плавание на яликах особой конструкции, с нарисованными по бокам носа дельфинами. В те времена из Фонтанки, «ничтоже сумняшеся», пили горстями воду обыватели, купальни перемежались на ней с многочисленными рыбными садками на продажу, а водовозы развозили из нее воду в зеленых бочках, в отличие от белых, в которых доставляли воду с Невы.
Без четверти пять стоял он под часами в старенькой гимназистской шинели, ставшей уже тесной в груди и плечах, и наблюдал вокруг на тротуаре бойкое торжище сластями, детскими игрушками и предметами домашнего хозяйственного употребления. Любимым развлечением для детей тогда служили длинные узкие стеклянные трубки с водой и стеклянным же чертиком внутри, который опускался вниз, стоило надавить пальцем на замыкающую трубку резинку. Только-только появились резиновые красные воздушные шары, наполненные газом и улетающие вверх, достаточно было неосторожному обладателю выпустить на миг из рук веревочку. Просили за такое чудо поначалу огромные деньги, пять рублей, и Косте доступно было только любоваться на него и ждать, пока кто-нибудь из счастливчиков зазевается и упустит шарик, чтобы, запрокинув голову, с замиранием сердца наблюдать за его полетом…
Ровно в назначенный срок из гремящего потока экипажей, непрерывной рекой катящего мимо по Невскому, вынырнули дрожки Морокина, остановились у тротуара.
— Молодец! — крикнул советник юстиции. — Пунктуальность соблюдаешь! Влезай ко мне, поедем по делам! Поместимся! Что Филиппов — когда обещал заключение? Он нелюдим, я знаю, да это оттого, что его дважды грабили, один раз с попыткою смертоубийства…
Он вдруг, не выпуская из рук вожжи и ловко управляясь с лошадью, снял с бритой головы котелок и раскланялся с каким-то генералом, в светлом пальто, в недавно введенных ярко-красных брюках с золотыми лампасами, проезжающим встречно в «эгоистке»[9], запряженной великолепным орловским рысаком.