— Вы мужчина, — спокойно и даже величаво отвечала княжна Омар-бек. — Вам не понять.
— Значит, для равноправия! — фыркнул говорливый доктор. — А позвольте спросить, госпожа Омар-бек…
— Зовите просто Александрой! — прервала его княжна, не оглядываясь, легкими пассами снимая бисеринки пота со лба инженера. — Так удобнее… Да я уже и привыкла почти.
— Хорошо, мадемуазель Александра! А что тут, собственно, произошло? Пулевое ранение очевидно, и я должен поинтересоваться…
— Это несчастный случай! — не утерпел Константин, страдающий от своей бессловесности. — Господин инженер проявили неосторожность при заряжании оружия. Я уже во всем разобрался!
Он с гордостью оглянулся и успел поймать благодарный взгляд огромных карих глаз Собянской княжны из-под взлетевших длинных и густых ресниц.
— Ну, раз глубокоуважаемый господин помощник станового пристава уже во всем разобрался, — пожал плечами доктор Герман, — мне остается только снять шапку перед энергичностью и расторопностью нашей полиции! Напрасно мы все ее браним, ей-ей напрасно… А вот и дворник, кажется!
На лестнице раздались чьи-то поспешные шаги.
— Ваше благородие! — гулко закричал снизу Феоктистов. — Поймал пролетку! У парадного дожидается!
— Иди сюда, Филат! — отозвался доктор Герман. — Поможешь мне свести господина инженера! А вы, молодые люди, — обратился он к Константину и княжне, — озаботьтесь, будьте любезны, теплой одеждой для нашего героя. Никак ему нельзя сейчас еще воспаление легких подхватить.
— Я принесу! — заторопился Костя Кричевский. — Я сию минуту принесу!
И он застучал сапогами по ступенькам, почти бегом спускаясь к квартире инженера. Легкими летящими шагами Александра нагнала его у самых дверей, сказала сухо и тихо:
— Я сама… Я с ними поеду.
Она вошла в прихожую, намереваясь закрыть за собой входную дверь. Константин, ужасаясь собственной бестактности, но находясь точно во власти некоего наваждения и не имея сил остановиться, придержал дверь за ручку, на которой уже запеклась кровь Лейхфельда, и вошел следом. Александра удивленно взглянула через плечо, но не протестовала. Она легко сбросила сафьяновые туфли и, прыгая на одной ноге, принялась натягивать и шнуровать высокие дамские ботики. Черные кудри метались, плясали на ее узкой спине, завораживая.
— Возьмите его доху и шапку… Вот здесь, на вешалке, — попросила она.
Константин, повинуясь безропотно, стащил тяжелую доху с крючка. Княжна Омар-бек протянула руку к короткому, по последней моде сшитому меховому салопчику. Костя засуетился, у нее из-под носа схватил в охапку салоп, оборвав петельку, попытался подать — проклятая доха не давала возможности действовать обеими руками. Шепча глупые извинения, он попытался избавиться от дохи, повесить ее обратно на вешалку, только у него, как назло, ничего не выходило. Секунды текли неумолимо. Александра серьезно, не говоря ни слова, не мигая, смотрела на его замешательство. Глядя ей в глаза, Константин почувствовал вдруг глубокое спокойствие и такой прилив уверенности, что, казалось, не только несчастная доха — нет дела в мире, которое было бы ему не по плечу. Он вздохнул, выпрямился, бросил одежду Лейхфельда на пол и улыбнулся. Освободившись, галантным жестом подал за плечики салоп — и когда она, чуть присев, нырнула в него руками, помог ей надеть его. По-хозяйски, поражаясь своей решимости, приподнял ладонью густые тяжелые волосы, ощутив тепло нежной шеи и затылка под ними, расправил длинные пряди поверх меха, не выпуская из пальцев борта салопа, свел их у нее на груди, наклонился, осторожно вдыхая ее запах — и замер, едва коснувшись щекою ее щеки и розового уха с сережкою.
Александра не двигалась и, казалось, не дышала. Константин тоже замер, опасаясь шевельнуть даже кончиком пальца. Так они стояли на рубеже, будто два войска на границе, ощущая даже самый малый трепет друг друга. Слышно было, как сверху, поддерживаемый с боков дворником Феоктистовым и доктором Германом, шаркая сапогами по ступенькам, спускается раненый Лейхфельд. Доктор приговаривал:
— Ша-жок… еще ша-жок… молодцом!..
Княжна подалась вперед и легко высвободилась. Не вырвалась, не оттолкнула, не отстранилась, а будто попросила подождать немного. Ушла, как золотой песок из прорехи в кисе старателя.
— Возьмите его одежду, — тихо сказала она и выскользнула за дверь.
В Санкт-Петербурге улицы расчищали от снега, что позволяло извозчикам не менять зимой колес на сани. Столичная извозчичья пролетка на стоячих рессорах, с неудобной низенькой спинкой, не позволяющей к ней прислониться, с узеньким сиденьем, на котором сидеть вдвоем можно было только обнявшись, стояла у парадного. Кучер в армяке разбирал вожжи и поправлял на спине белый жестяной билет с номером, висевшим на ремешке.