– Если… если… так вы думаете, что есть такой свидетель?
– Я не думаю – я знаю, – со всей серьезностью ответил полковник Чадлингтон. – Мисс Фентон, вы – такой свидетель. Вы видели, как Эдвардс обобрал труп человека, лежавшего на опушке рощи Стрейкера. По сути, с момента ареста его жизнь оказалась в ваших руках. Вы дадите ему умереть и не скажете ни слова?
Мюриель вскочила на ноги и внезапным жестом отбросила шляпку. Выглядела она дикой и растрепанной, ее грудь вздымалась, а глаза сверкали.
– Нет! Нет! – крикнула она. – Я не позволю ему умереть.… Клянусь, не позволю… Я хочу просто подождать… подождать… может, они признают его невиновным?.. поди! Я не настолько плоха. Да… да.… Почему я не должна говорить? Я бы так и сделала, признай они его виновным. Важно ли это именно сейчас? Мне незачем лгать… я…
Полковник Чадлингтон не дал ей упасть, бросившись вперед и схватив ее за руку. Двое мужчин усадили ее на стул, и суперинтендант принес воды. Это была печальная картина. Постепенно девушка пришла в себя. Затем она сказала:
– Но откуда вы знаете, что я видела его? Я сказала вам, что ходила в Радуик и вернулась позже. Почему вы думаете, что я видела его?
– Вы не ходили в Радуик, мисс Фентон, – ответил полковник. – И вы видели Эдвардса, когда прятались – прятались либо за высокой травой, либо за кустами на Стоуборовском холме. Вы спрятались, потому что случайно заметили, как Эдвардс выходит из-за рощи Стрейкера. Вы спрятались… и думаю, с собой у вас было это.
На столе лежало что-то, покрытое тканью. Полковник медленно снял ее и продемонстрировал ружье Джима Тэтчера.
– О, Боже! – воскликнула Мюриель. – Я никогда и не думала…
– Мисс Фентон, – прервал ее полковник Чадлингтон, – поверьте: я вынужден исполнять самую неприятную обязанность из тех, что когда-либо выпадали на мою долю. Я очень сочувствую вашей потере отца, и если бы я мог все отсрочить, я бы так и сделал. Так что я подождал, пока не пройдут похороны вашего отца. Но сейчас я обязан арестовать вас по обвинению в убийстве Джозефа Блейка и предупредить вас: все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано в судебном слушании.
Он зачитал ей официальную формулировку, после чего наступила напряженная тишина. Мюриель Фентон пыталась взять себя в руки. Она подняла голову и ясно и отчетливо, хоть и очень тихо, сказала:
– Полковник Чадлингтон, думаю, мне лучше что-то сказать.
– Вы не обязаны, – ответил тот. – Вы обвиняетесь в серьезном преступлении. Должен повторить: все, что вы скажете, будет записано. Позвольте искренне посоветовать вам сначала проконсультироваться с адвокатом.
– Вы очень добры, я все понимаю. Но мне было бы спокойнее рассказать вам; думаю, я сойду с ума, если не сделаю этого. Вы не знаете, что я пережила за эти ужасные три недели, и смерть отца довершила все. Я должна рассказать вам. Сейчас мне нечего скрывать. Пожалуйста!
– Как хотите, мисс Фентон. Но я не думаю, что это поможет вам.
– Поможет, – ответила она. – Не знаю, как вы это выяснили, но это правда – я убила Джозефа Блейка.
Они молчаливо ждали. Глаза девушки сверкнули.
– И думаю, я бы убила его снова! – внезапно выкрикнула она. – Он был плохим человеком. Он разрушил жизнь отца, а заодно и мою. О да, полковник Чадлингтон, полагаю, вы находите меня злой и мстительной. Но я наполовину испанка и не могу все тихо сносить, как это делаете вы, хладнокровные англичане. Это моя натура, так что дайте мне все рассказать.
Вы были правы, когда сказали, что мой отец был Майлзом Септоном. Его полное имя – Джеймс Майлз Фентон-Септон; Фентон – фамилия его матери. Когда он начал писать, он сократил имя – так посоветовал его издатель, читателям так проще запомнить.
Мы жили за Гилфордом, и поначалу мое детство было довольно счастливым. Отец искал атмосферу для книги, которую он писал, и в ее поисках оказался на континенте, где и встретил мою маму. Она была прекрасной испанской девушкой. Ее звали Кассола – Мария Кассола.
Суперинтендант поднял взгляд. Мюриель продолжала. Теперь она была совершенно спокойна. Признание принесло ей успокоение.
– Он влюбился в нее и женился. Несколько лет они жили счастливо, хотя я никогда не думала, что мама хорошо относилась к нашей жизни в Англии. Она была очень молода, когда вышла замуж; ей было всего восемнадцать. А мой отец, который был на десять лет старше, из-за своей работы вел довольно уединенную жизнь. Он был абсолютно поглощен своими книгами, и даже во время еды он часто молчал, размышляя об оставленных на письменном столе трудах.
Моя мать была вовсе не книжным человеком, и, думаю, она чувствовала это. Но отец страстно любил ее.