И тишина перестает быть тишиной: шорох, шелест, скрип, стрекот, все кругом гомонит, жужжит, играет… Сотни звуков плывут в ночи, обволакивают лежащих.
Откуда это?
Вместе с сеном привезли с лугов уйму кузнечиков, жучков, букашек, и теперь каждый теребит свою излюбленную травинку, наигрывает на свой лад, переползает со стебелька на стебелек, скользит, срывается, снова карабкается… Жизнь не замирает ни на миг.
Напряженно вслушивается Ромас в таинственные, незнакомые звуки. Он впервые ночует на сеновале. Темень — хоть глаз выколи. Только чуть просвечивает крыша — летние грозы вырвали из нее солому. В щели смутно виден клочок неба с рассеянной по нему пригоршней звезд.
Но что это опять — то зашуршит, то затихнет. Не на сеновале. Снаружи. По телу Ромаса забегали мурашки. Все спят, а кто-то карабкается по крыше. Может, это воры, может, их задумали убить разбойники, а может… И Ромасу вспоминаются самые страшные случаи, вычитанные в книгах. Кажется, вот-вот разворотят крышу, набросятся на них…
— Кто это? — спрашивает Ромас дрогнувшим голосом.
— Где? — настороженно поднимает голову Алпукас.
У Ромаса отлегло от сердца: Алпукас тоже не спит. А прошло, казалось, бесконечно много времени, целая вечность протекла с тех пор, как задули фонарь.
— Это, детка, дуб шумит.
И дедушка не спит! А Ромас-то думал… Пролетело всего несколько минут, еще никто глаз не успел сомкнуть…
— Шумит дуб, припоминает старину, — добавляет дед.
Ромасу вспомнился дуб за гумном — Алпукас вчера показывал. Толстенный, в несколько обхватов.
— Древний это дуб, многое видел на своем веку, — задумчиво произносит старик.
— Расскажите, дедусь, какую-нибудь сказку. Страшную… — уговаривает Алпукас.
— Поздно уже, спать пора.
— Еще не хочется спать, — просит Ромас.
Велика, ох велика, сказывают люди, была когда-то Стумбринская пуща! Большая-пребольшая, широкая-преширокая. Никто не ведал ни конца ни края ее. Разве только проворный сокол, разве только ширококрылый орел, взвившись ясным днем высоко в небо, видели, что вдали, за голубыми озерами, за крутыми холмами, раскинулись зеленые равнины.
Густа была пуща — ни пешему не пройти, ни конному не проехать! Направо ступишь — дремлют, раскинув узловатые ветви, дубы-великаны, шумят, колышутся, тянутся к солнцу красавицы сосны; налево пойдешь — трясина зыбится, кишмя кишат змеи-оборотни.
Какие только звери-зверюшки в той пуще не бегают, какие птички-пичужки гнезда не вьют! В буераках волчьи логова таятся, на прогалинах резвятся косули, лось продирается через бурелом.
А порою загудит пуща и дрогнут верхушки лесных великанов — ревом несется стадо тупорогих зубров, подминая и круша все на своем пути.
Средь зыби зыбучей, в самом сердце чащи, там, где вершины сосен, сплетаясь, закрывают небо, где чужая нога не ступит, чужой глаз не глянет, солнечный луч не пробьется, в дупле старого дуба жил Лесовик — хозяин пущи. Был он зол, жесток и могуч. Днем отсиживался в дупле, но только закатится солнце, только тьма окутает деревья, Лесовик пускался в обход своих владений. Умел обернуться ястребом, ужом, волком, медведем. Беда тому, кто повстречается с ним! Сколько смельчаков сложили буйную голову в ночном лесу, сколько храбрецов заманил Лесовик в гиблую трясину! Земля стонала, когда он волком рыскал, деревья с трепетом склоняли свои макушки, когда он коршуном ширял.
Боялись люди в лес ходить, а звери, как заслышат Лесовика, шарахались врассыпную, забивались в дремучие дебри; почуяв грозное дыхание оборотня, немели, прятали головы под крыло голосистые птицы.
Всю ночь куролесил Лесовик, распугивая зверей и птиц, а когда меркли звезды, спешил домой, в дупло старого дуба, потому что с рассветом его чары теряли силу.
Как-то ночью, облетая пущу, наткнулся Лесовик на поваленные бревна и огромные выкорчеванные пни.
Спросил Лесовик у ветра, кто это сделал. И ответил ветер:
— Люди. Хотят поселиться здесь.
Спросил зверей, и ответили звери:
— Люди. Хотят строиться здесь.
Спросил птиц, и ответили птицы:
— Люди. Они распашут здесь поля и засеют хлебом.
Разъярился Лесовик, разгневался, обернулся силачом-медведем и давай могучими лапами деревья в щепы ломать да расшвыривать по всей пуще. Ночь напролет бушевал Лесовик, даже утреннюю зорьку не заметил. А когда блеснул первый солнечный луч, понял оборотень, что замешкался. Метнулся в страхе, рванулся было к своему дуплу, но ни с места! Обмер да так и застыл.