Ошеломленный лесник только тут признал Шлаки́са, директора районного музея. Он был высокий и такой худой, что, казалось, при каждом движении должен скрипеть, как колодезный журавель.
По глубокому убеждению Шлакиса, вся природа — звери, домашние животные, птицы только для того и существовали, чтобы стать наконец чучелами и занять достойное место в музее. Зато и музей был богат, а Шлакис считался отличным специалистом, деятельным работником. В музее был представлен чуть ли не весь животный мир края. Недоставало лишь оленя. Сколько Шлакис ни вымаливал разрешения заполучить один экземпляр для музея, все было напрасно. И вот…
— А вы знаете, Суопис, у нашего благородного оленя необыкновенное прошлое, — не унимался Шлакис. — Да, да, необыкновенное. Когда-то он был красой и гордостью наших пущ. Олени у нас жили даже в садах и парках. В прошлую мировую войну он был почти поголовно истреблен.
Директор музея еще долго распространялся бы на эту тему, но, как только лесник разобрался, в чем дело, он высвободился из рук Шлакиса.
А в следующее мгновение из машины вылез толстый сержант милиции Ку́мпис. И руки Юраса бессильно повисли. «Что ж, виноват, не откажешься. Да и отказываться нечего, и так все ясно…»
Он ждал, что сержант подойдет и скажет: «Ну, Суопис, заварил кашу…»
Но тот медлил, застегивал китель, со скрипом затягивал ремни. С шумом распахнулась дверца, и лесник увидел инспектора. Буга сухо откашлялся, подрагивая кончиком седой бороды. Затем все пошло так, как и представлял себе лесник, а может, и того хуже. Подойдя к нему, инспектор не поздоровался, не протянул руки, не похлопал по плечу, как обычно. Холодно, глядя куда-то мимо, он жестко бросил:
— Где?
Лесник повел к гумну. Выкатили повозку. Гости осмотрели оленя. Сюда же сунули любопытные носы ребята. Инспектор обмерил животное, занес данные в блокнот.
— Хуже, чем я думал, — сказал он. — Это один из редчайших у нас экземпляров.
Лесник опустил голову, а директор музея подхватил:
— Весьма, весьма примечательный экземпляр.
Мертвое животное перенесли в грузовик.
Суопис подробно изложил все, что знал, ребят послали за Керейшисом. Потом все вместе съездили на место; искали какие-нибудь новые следы, но обнаружить ничего не удалось.
Суопис объяснял, показывал, но леснику казалось, что все происходит помимо его участия, что он здесь вроде стороннего наблюдателя — совершенно случайно забредший человек.
Он опомнился только вечером, за ужином, когда Марцеле, видя, что муж не притрагивается к еде, запричитала:
— Господи, что же это за наваждение: не ест, не спит! Со вчерашнего дня крошки во рту не держал. Хоть бы молока выпил!..
Инспектор Буга пристально посмотрел на лесника и уже другим тоном, помягче, произнес:
— Безусловно для Суописа это большая утрата. Но не только для Суописа. У нас этого зверя так мало, а теряем каждый год.
Сержант Кумпис погрозил кому-то:
— Ничего, попадется птичка. Уж на этот раз не оставлю дела так!..
После ужина было решено опросить мальчиков. Их кликнули в горницу, усадили в красный угол, словно почетных гостей. Ребятам понравилось. Они чувствовали себя важными персонами и говорили свободно, не стеснялись; перебивали друг друга, вспомнив какую-либо подробность. Когда дошли до главного, сержант спросил:
— Узнать его с лица сможете, если придется?
— Нет. Не разглядели! — ответил Алпукас. — Он на карачках вылез, за ветками не видно.
Сержант перевел вопросительный взгляд на Ромаса.
— Не разглядели, — повторил тот.
— На четвереньках, говоришь? — переспросил инспектор. — А ну, покажи…
Алпукас стал на четвереньки и пополз.
— Вот так он и вылез, а как услышал нас, так… — мальчик резко метнулся в сторону, — дал ходу, только его и видели!
Когда они исчерпали все подробности, Кумпис, служебный опыт которого дополнялся богатым опытом воспитания четырех собственных сыновей, добавил:
— Теперь подумайте, не упустили ли чего. Может, шапку приметили или заплату… На карачках, говорите? Может, на штанах какая-нибудь заплата была?
Однако ребята твердили, что никаких заплат не видели. Вдруг Ромас повернулся к Алпукасу:
— А сапоги?.. Про сапоги забыли, Алпук!
— Верно! — вскричал Алпукас. — Сапоги! Желтые! Высокие желтые сапоги!
И они рассказали, как мелькнули за сосенками желтые голенища.
— Вот видите, как хорошо! — похвалил сержант. — Это важная улика, а чуть было не упустили.