— Да у него не только лицо, у него и рубашка разодрана. — Юле оглядела Ромаса: — И у этого фонарь под глазом, мама. Дрались?..
Пришлось подробно рассказать о сегодняшнем событии.
Когда мать и Юле вдоволь наохались, отец, до сих пор молчавший, повернулся к Алпукасу и медленно, сурово сказал:
— Чтоб больше из дому ни шагу, понял?
Дела земные и дела небесные
Алпукас и Ромас сидели дома. Легко сказать — сидели. Лето шагало по полям, лесам и лугам, плескалось в теплых заводях, смеялось, свистело и пело по-птичьи в лощинах и оврагах…
А на стройке, по-видимому, работы шли полным ходом и было так интересно! Когда ветер дул от деревни, до усадьбы доносился гул и урчание моторов. Должно быть, на помощь строителям пришли машины. Однажды утром мальчиков разбудил грохот взрыва. По вечерам с речки долетали песни.
Дедушка выходил во двор, слушал и говорил:
— Пусть только эта проклятая ломота отпустит — пойду смотреть, что там делается.
И снова ковылял в избу, просил, чтобы Юле натерла поясницу камфарным спиртом, а Марцеле заварила целебные корешки.
Ребята цеплялись за дедушку с надеждой:
— Дедусь, а нас возьмете?
— Вот еще! — фыркала Юле.
Старик словно не слышал ее.
— Может, и возьму, не знаю… Может, и пойдете, если драться больше не будете.
Ребята ожидали выздоровления деда. А пока суд да дело, отсиживались на приступке клети или валялись на песке у речки.
Алпукас привык играть дома и мгновенно находил себе занятие: плел из лыка кнут, вырезал палку или ложился на траву, наблюдал за каким-нибудь жучком, божьей коровкой, муравьем, волокущим былинку. Он всматривался, вглядывался, и пучок травы, клок белесого мха, переплетенные корни превращались в густые дебри, непролазную чащу, изрезанную потайными тропками, источенную норами; а он сам — в лесника этой пущи, всевидящего, всемогущего.
Вот через крепкие заросли продирается букашка. А что, если это не букашка, а мишка-медведь, рыжий, лохматый? «Куда идешь, нет пути!» — прутиком преграждает дорогу Алпукас. Букашка-медведь ползет назад, но сразу возвращается и ломится дальше…
Алпукас весь ушел в это занятие и не замечает, что Ромас никак не может усидеть на месте: то ходит по берегу, хмуря брови, то ложится и рвет горстями траву, то задумчиво смотрит вдаль.
Как вырваться на стройку? Там не поскучаешь: столько народу, столько дел, знай поспевай. В последний день студенты обещали, что мальчики будут измерять берег и через каждые сто метров вбивать колышки. А может… может, невзначай услышишь что-нибудь об олене, о браконьере?.. Как знать?
— Алпук, давай попросимся, может, пустят?
Тот кивает:
— Сейчас, только жука загоню…
Ромас ждет, но Алпукас снова уткнулся носом в свою траву. А может, все-таки заняться шалашом? Привести туда Рыжика, журавля. Удрали бы тайком и остались ночевать. Вот здорово! Что станет делать дедушка, когда хватится? Искать? Хорошо, если Циле придет, а их нет. Интересно, чем она занята, почему не показывается? Один раз приходила, должно быть, за стаканом, и сразу ускакала домой. Алпукас хоть поговорил с ней немного, а ему не пришлось. Может, не хочет?.. И пускай, ему тоже не нужно… И на стройку проситься нечего… И шалаш ни к чему… Пусть не приходит!
В такие минуты жизнь казалась Ромасу мрачной.
Однажды, когда мальчики — уже в который раз! — размечтались о том, как будут жить в шалаше, Ромас вспомнил:
— Эх, жаль, не взял я свое ружье! Знаешь, как хорошо было бы ночью: один спит, другой караулит. Попробуй кто-нибудь напасть, сразу — бах!
— Какое ружье? — заинтересовался Алпукас.
— Воздушное, духовое. Далеко бьет, через весь двор достало бы. — И тут же предложил: — Хочешь, подарю? Будешь ворон стрелять.
У Алпукаса глаза загорелись. Ружье! Но что он даст Ромасу взамен? Ничего-то хорошего у него нет: самокат, журавль, собака… Ну, еще иногда отец или дедушка принесут птенца или подраненного зайца…
— Что же я тебе дам за ружье?
— А мне ничего не надо.
— Надо, так нельзя. Ага, знаю! Хочешь, я тебе палку вырежу ореховую? Я умею. Посмотришь, какая красивая выйдет.
— Палку? Давай! Мне как раз нужна палка.
Они пошли на речку. Алпукас долго искал, пока выбрал ровную-преровную орешину.
— А может, палку мало? — усомнился Алпукас. — Палка не ружье — какая же это мена? Так не пойдет.