После завтрака взрослые разошлись по своим делам. Лесник, закинув на плечо лопату и грабли, направился в лес; Йонас вывел из-под навеса велосипед и покатил на торфяник; дедушка захлопотал под навесом возле колоды, собираясь рубить хворост.
Мальчики постояли у забора, покрутили старое точило, и ржавая вода плеснула на землю. Потом Алпукас достал из крапивы деревянный самокат. Поставив одну ногу на дощечку и отталкиваясь другой, он со скрипом прокатился по двору. Но Ромас остался равнодушен. Видя, что гостя ничем не проймешь, Алпукас на своей грохочущей колеснице умчался за сеновал. Ромас присел на камень возле ограды.
Был тот благодатный утренний час, когда вся природа, словно пробудившись вместе с человеком от ночного сна, умывшись чистой росой, принимается за свой будничный труд. Кажется, слышишь — с шелестом тянется вверх трава-мурава, кажется, видишь — полегоньку, осторожно, словно поеживаясь от утренней свежести, распускается липовая почка, и капля росы, не в силах удержаться на ней, падает на землю, играя всеми цветами радуги…
Усадьбу лесника окружали купы кленов и лип. Издали темной стеной подступала пуща. Лишь на востоке ее деревья редели, расступались, перемежаясь полями, избами. Из-за леса, который охватывал деревню двумя огромными крыльями, выбивались жаркие стрелы солнца, щедро золотя тусклые окна, устилая серебром позеленевшие от времени кровли.
Но ничто в это утро не радовало Ромаса. Здесь все было не так, как в городе, таком родном и знакомом. Ни высоких домов, ни улиц, ни машин, ни друзей, ни привычного шума и гомона. Над землей стоял покой. И, наверное, потому, что кругом так тихо — не шелохнется под ветром лист, не послышится голос, не скрипнет калитка, — мальчику, впервые очутившемуся в чужих местах, стало грустно. Зачем его отправили сюда?.. Сами поразъехались кто куда, а его загнали в лесную глушь…
Чем больше думал он, тем больше жалел себя: все его забыли, бросили… Плечи Ромаса задрожали, к глазам подступили слезы. Мальчик вцепился в плетень, чтобы не броситься тут же, под забором, на землю и не зареветь в голос.
За его спиной послышался шорох. Ромас обернулся. В нескольких шагах стояла девочка и внимательно смотрела на него. Ромас быстро провел рукой по лицу.
Девочка подошла ближе:
— Что ты плачешь?
— Вовсе я не плачу! — отрезал он, пряча глаза; мальчику не терпелось отделаться от непрошеного свидетеля своей слабости.
Но девочку не смутил неприязненный тон.
— Болит что-нибудь, да?
Ромас даже хмыкнул. Чудачка — болит! Чего она привязалась? Посмеяться вздумала? Он враждебно уставился на девчонку, хотел сказать ей что-нибудь обидное, злое, но осекся. Девочка вовсе не смеялась. Ее большие черные глаза смотрели открыто и сочувственно.
— Что это у тебя в стакане? — грубовато, но уже не так резко спросил он.
— Соль.
— Соль? Зачем она тебе?
— У нас вся вышла, мама послала одолжить, — спокойно ответила девочка и добавила: — Ты не плачь больше, ладно?
Ромас опять почувствовал досаду. Стыдясь своей слабости, он смерил девочку колючим взглядом: тоже нашлась утешительница! Вечно эти девчонки лезут куда их не просят! А попробуй пальцем тронь — сразу нюни распустит. Правда, эта не похожа на плаксу.
— Как тебя звать? — все еще суровым тоном поинтересовался он.
— Ци́ле.
— Циле! Циле! — покрутил он головой. — Что это еще за имя?
Девочка не обиделась, словно понимая, отчего он ершится.
— Цецилия.
— А где ты живешь?
— Там, за горкой, — показала она. — Видишь, белая труба?
— А в школу ходишь?
— Хожу.
— Где же ваша школа?
— За лесом, в конце деревни.
Ромас не нашел, о чем еще спросить, и молча разглядывал ее. Серьезная непугливая девочка начинала нравиться ему, хотя он ни за что бы не признался в этом. Циле тоже молчала.
В это время лежавший под окном Рыжик, косматый миролюбивый пес, гавкнул и стремглав помчался через двор. Дети обернулись. Ромас даже рот разинул от изумления: на траве, подле гумна, сидел Алпукас, а возле него безбоязненно вышагивал… аист. Настоящий живой аист!
— Пошли посмотрим!
— Нет, мне пора, мама велела мигом обернуться, завтрак уже готов.
Собравшийся бежать Ромас остановился. Хотелось посмотреть на аиста, но и с девочкой расставаться было жаль, и он сказал:
— Приходи к нам после обеда.
— Мама больна, дома надо сидеть, — неуверенно сказала Циле.
— Что с ней?
— Не знаю, уже второй год болеет.
— Ну, тогда завтра приходи.
— Может, приду.
Они еще немного постояли. Циле вздохнула и, не оглядываясь, пошла по тропинке. Ромас смотрел ей вслед, пока девочка не скрылась за горкой…