Когда Ромас и Алпукас поели, он сказал:
— Мать, проводи-ка детей на сеновал, и без того они сегодня припозднились.
Марцеле зажгла фонарь.
— Пойдемте, мальчики. Устали небось?
Но те медлили, копались, искали что-то по углам и никак не могли найти. Было ясно, что им очень не хочется уходить из дому. В конце концов Марцеле чуть ли не силой увела детей. Когда она уложила ребят, накрыла одеялом и ушла, Ромас сказал:
— Он, наверное, у Зуйки был. С той стороны приехал.
— Конечно, у Зуйки. Где же еще?
— А почему не арестовал его?
Оба задумались. В самом деле, почему?
— Может, не нашли сапог? — предположил Алпукас.
— Ну да, не нашли! Он же был в них в воскресенье.
— Может, это совсем не те сапоги?
— Нет, те, — решил, подумав, Ромас. — Были бы другие, сержант посмеялся бы над нами.
— Не хотел при нас рассказывать, ждал, пока выйдем.
— Тут какой-то секрет, Алпук, — пришел к выводу Ромас. — Скрывают от нас. А кто первый заметил сапоги? Кто увидел Зуйку на базаре?
— Ясное дело, мы! — Алпукас тоже рассердился на сержанта. — Мы! А они при нас рот раскрыть боятся. Подумаешь, раскурились!
Дети были глубоко уязвлены поведением Кумписа.
— Они там говорят про Зуйку, а мы тут лежим и ничего не знаем, — возмущался Ромас.
— Говорят, конечно. Что им еще делать…
— Алпук, а если пойти и послушать, а? Ну, хотя бы под окном, тихонечко-тихонечко.
— Пойти-то можно, да разве что-нибудь услышишь? — усомнился Алпукас. — Двери закрыты — ничего не разберешь.
— А мы под окном. Кажется, одно окошко забыли прикрыть.
— Какое?
— То, что на огород выходит. Оттуда холодком тянуло, когда ужинали.
— Может, и открыто, — старался припомнить Алпукас. — Его чаще открывают, остальные рамы разбухли.
— Давай слезем и тихонько подберемся.
— А если заметят?
— Нет, мы на цыпочках.
— Ладно, пошли!
Они спустились по лестнице, прошли гумно и в одних рубашках проскользнули по двору, прижимаясь к забору.
Окна избы светились, на белых занавесках застыли тени. Мальчики перелезли через забор в огород. Крайнее окошко было плотно закрыто, и не только закрыто, но и затянуто шторками, Ромас приуныл. Теперь ничего не увидишь и не услышишь.
Алпукасу, зашедшему сбоку, повезло. Он нашел чуть приметную щелочку и прильнул к ней. За столом сидел Кумпис и что-то рассказывал. Говорил он неторопливо, то покачивая головой, то взмахивая рукою. Должно быть, сержанта внимательно слушали: за стеклом гудел только один его голос. Но разобрать, о чем он говорит, было невозможно. Алпукас чуть слышно прошептал:
— Ром, глянь, тут щелочка!
Ромас шагнул и наступил на что-то мягкое, скользкое. Послышался душераздирающий вопль. Кто-то рванулся из-под ног мальчика и сиганул в кусты.
Дети обмерли от ужаса. Через мгновение они уже неслись во весь опор к гумну. По лестнице они не взобрались, а взлетели, словно их внесло на сеновал ветром. Сердца бились часто-часто. Мальчики, скорчившись под одеялами, вслушивались. Взвизгнула дверь в сенях, кто-то что-то спросил, потом дверь закрылась, и снова воцарилась тишина. Наверное, взрослые, услышав шум, выходили посмотреть, в чем дело.
Первым перевел дух Алпукас. Он заговорил шепотом, мальчику все еще казалось, что их могут услышать.
— Ромас, а Ромас, ты очень испугался?
— Ага! А кто это был, Алпук?
— Не знаю. Должно быть, кошка сидела под окном, а может, Рыжик.
— Ну да! Разве коты так орут?
— Заорешь, когда наступят на хвост. Ого, как они орут!
— Мне показалось, что какое-то чудище схватило за ногу и тащит под землю. Даже больно стало.
— Я думал, дом валится прямо на голову, — признался Алпукас и натянул одеяло до самых ушей. — Зря только ходили.
— Почему зря? Если б не кот, что-нибудь услышали бы. Я бы снова пошел!
Алпукас промолчал. Он вовсе не собирался еще раз идти.
— Ты что-нибудь видел? — снова спросил Ромас.
— Сержанта. Он, наверное, про Зуйку рассказывал. Шлеп-шлеп губами, как окунь.
— Больше ничего?
— Ничего.
— Эх, — вздохнул Ромас, — они там уже все знают, а мы ждем, пока расскажут! А вдруг не расскажут? Если бы мы в горнице лежали, уж наверное что-нибудь расслышали бы.
— Конечно, в горнице другое дело. Прошел кухню, а там двери тоненькие и всегда приоткрыты.
Ребята впервые пожалели, что спят на сеновале, а не в избе.
— Юле и Натале хорошо, они, должно быть, слушают.
— Вот еще, станут они слушать! — пренебрежительно сказал Алпукас. — Юле в одно ухо влетит, а в другое вылетит. Живет — ничего ей не надо, даже на стройке не была. А Натале мала, не поймет. Никакого толку от этих девчонок.