Алпукас хотел вернуться на прежнее место и подождать Ромаса, но то, что он увидел, заставило его остолбенеть. Юле, которая упорно не желала идти на маевку, только и знала, что смеяться над студентами, эта самая Юле теперь лихо отплясывала, так что раздувался подол платья, а толстые светлые косы бились по плечам. И с кем же? Алпукас сразу узнал чернявого студента, который в тот памятный вечер помог привести домой дедушку и спорил со стариком о земле и солнце. Ай да Юле, ай да затворница!
Алпукас, следуя за танцорами по краю лужайки, не спускал с них глаз. Мгновенно забылись и Ромас, и Циле, и фарфоровый чертик.
Музыка смолкла. Юле и студент медленно выбирались из толпы. Алпукас двинулся за ними.
— Ну как, Юлечка, надумала? — спросил студент.
Алпукас замедлил шаг. Он вовсе не желал подслушивать. Хватит с него слежки за Ромасом и Циле, до сих пор неловко. Но невольно услышал слова студента — тот говорил, ничуть не стесняясь, словно они с девушкой были одни в глухом лесу.
— Сама ведь должна понимать. Ну как? Отвечай!
Юле молчала, а студент не отставал. Он на чем-то настаивал, к чему-то принуждал ее. Юле непременно должна согласиться, иначе… иначе нельзя. И пусть решает сейчас… тянуть нечего.
Тут Алпукас почувствовал себя глубоко уязвленным. Да что, в самом деле, этот студент привязался к Юле, покою не дает!.. В мальчике заговорило чувство мужского достоинства. Он должен защитить сестру от этого наглеца! Кто заступится за нее, если не брат? Сейчас Алпукас подойдет и строго скажет: «Ну-ка, проваливай отсюда! Это моя сестра, не дам в обиду!»
И Алпукас представил себе, как смутится черномазый, как Юле будет благодарить брата за то, что он турнул навязчивого студента.
Мальчик хотел было уже привести в исполнение свое намерение, проучить нахала, но внезапно остановился. Юле… Юле, которую он представлял себе огорченной, растерянной, видимо, вовсе не нуждалась в заступниках: склонив голову, она тихо смеялась чему-то. Мало того: Юле не только смеялась, она что-то говорила, объясняла студенту, и голос ее журчал нежно и ласково, как песенка иволги. Она умела быть такой, когда хотела, и тогда ни мать, ни дедусь, ни сам отец ни в чем не могли ей отказать.
Алпукас страшно рассердился на сестру. «Ишь ты какая! Ну погоди, что тебе дома скажут! Добром это не кончится!.. Ой, не кончится!..»
Он постоял немного, хмуря брови, потом разочарованно махнул рукой и ушел, показывая этим крайнее презрение.
Благородный Алпукас
Воскресное утро занималось ясное, свежее, словно умытое в речке. На заре покрапал дождик, смыл пыль с травы, деревьев, крыш, напоил иссохшую землю, и теперь все разом оживилось, зазеленело, дружно пошло в рост, красуясь своим нарядом — по-летнему легким, расшитым блестками росы, пылающими в первых лучах солнца.
Суописы встали позже обычного: вчера вернулись за полночь, а сегодня воскресенье — можно отоспаться. Только дедушка, ранняя птаха, поднялся на рассвете, поздоровался по-своему с землей и солнцем; выгнал и привязал на лугу корову: буренка, высовывая шершавый язык, принялась хватать росистую траву; выпустил уток, и птичья орава тут же заполонила двор; сходил посмотреть Гнедка, который пасся всю ночь на лугу.
Когда все было проверено, сделано, улажено, старик принес вязанку хвороста. Тем временем проснулась Марцеле, за ней остальные и тотчас стали умываться, бриться, чиститься.
Воскресенье!
За завтраком у всех было бодрое, приподнятое настроение. Заговорили о вчерашней маевке, о представлении.
— А сторож-то, который стрелял в вора, — вылитый наш Амбразеюс, — подивилась Марцеле. — Ходит, будто селезень: голова задрана, топ-топ вперевалочку.
— Это был Пра́нис Ужбалис, — отозвался Йонас.
— Ну и сказал — Пранис! — не поверила Марцеле. — Тот еще не успел опериться, а этот уже мужчина в летах.
— Да Пранис же, мама, — упорствовал Йонас. — Я видел, как они переодевались.
— И мне показалось, на Праниса смахивает, — заметил лесник.
— Да не он совсем, и голос не тот.
— На то и представление, каждый рядится, чтоб его не узнали.
— А кто вором вырядился? — спросил дедушка.
— Гру́бисов Ста́сюс.
— Стасюс? — снова удивилась Марцеле. — Это каких же Грубисов? Что у леса живут?
— Ну да, он еще с Ане́ле Поджю́те гуляет.
— С Поджюте! То-то я смотрю, улыбается и все на первый ряд глаз кидает! А как в бочку залез — высунется и подмигнет, высунется и подмигнет, будто знаки кому делает. Пригляделась я — все сидят, одна Анеле зарумянилась, как маков цвет, и пальцем — ну-ну — грозит. Так, стало быть, Стасюс!.. А мне все думалось — Брузгюс. Ноги колесом, руки граблями — страх смотреть.