По пути к Чертову болоту, где было решено задержаться подольше, собрали много листьев, цветов и плодов самых различных, всем известных деревьев: березы, сосны, ели, дуба, липы, ясеня, и более редких: граба, вяза, жимолости, лиственницы. Губы ребят заалели, рты не закрывались: ягодное лето выдалось нынче.
После величественного леса Чертово болото казалось унылым и голым. Между кочками там и сям сутулились нахохленные сосенки, худосочные березки, корявые стволы можжевельника. А дальше даже эти хилые деревца сходили на нет — тянулась сплошная топь, лишь кое-где среди зыбких плывунов холодно блестели окна воды. Но зато по мочажине и окружающим лугам раскинулось целое царство трав и ягод. Женщины ходят сюда по клюкву, бруснику; для старух болотняк — настоящая аптека, неиссякаемый клад целебных трав, которыми лечат любую хворь: слабость в груди, колики в животе, снимают лишаи, сводят бородавки и творят прочие чудеса.
Папки пухли на глазах. Изредка детям попадались незнакомые растения. Тогда они бежали к учительнице или дедушке Суопису. Тот не задумываясь говорил название, а учительница порой заглядывала на всякий случай в книгу определитель растений. Но часто их обоих опережал Алпукас: «Росянка!», «Бодяк!», «Змей-трава!» или: «Ну что ты, разве не знаешь? Это же бобовник!» И добавлял: «Страшно горький. Попробуй, если хочешь, его для аппетита пьют». И снова: «Подумаешь, нашел белоголовицу и рад до смерти!.. Да ведь это огнецвет. Видишь, какие желтые цветы. Потри соком бородавку, если есть, увидишь, сойдет…»
Учительница слушала, слушала, потом подошла и спросила:
— А ты откуда знаешь, что бобовник придает аппетит?
Алпукас смутился:
— Дедусь говорил.
— Ничего, Алпук, ничего, — подбодрила учительница. — Ваш дедушка многое знает. Хорошо, что ты у него учишься. Только это не белоголовица, как ты называешь, а пушица — растение семейства осоковых.
Это несколько охладило пыл Алпукаса, хотя Гудоните больше и не донимала его вопросами.
Сбор трав подходил к концу. С разбухшими папками ребята потянулись дальше. В березовой роще обнаружили славную лужайку. Рассевшись, мальчики и девочки принялись уплетать свои припасы с таким аппетитом, что, казалось, у них по меньшей мере двое суток маковой росинки во рту не было.
Потом играли, а когда и это наскучило, дедушка повел всех к сосне-великану.
Школьники обступили вековое дерево, дивились его высоте, толщине, размаху сучьев. Учительница и вожатая тоже любовались гигантской сосной, которая по-матерински простерла густые ветви и, величественная, спокойная, сверкая кроной, охраняла лес, свое племя — детей, внуков, правнуков.
— Сколько ей может быть лет? — поинтересовалась вожатая.
— Трудно сказать. Но по всему видно, что очень много, — сказала Гудоните.
Дети принялись гадать:
— Двести!
— Сто!
— А может, все пятьсот?..
Но всех перещеголял Алпукас.
— Тысяча! — убежденно сказал он.
Ребята заспорили:
— Ну нет, Алпукас, тысячи не будет, сосна столько не живет, — пояснила учительница. — Кедры, секвойи, наши дубы и даже липы достигают такого возраста, а сосна нет.
Но Алпукас твердил, что сосне никак не меньше тысячи, а то и двух тысяч лет.
Учительница подошла к дедушке Суопису:
— Тут у нас возник спор — сколько лет может быть этой сосне.
Старик посмотрел на дерево.
— Не упомню, чтобы она маленькой была, все такая же и такая. Но, думаю, коль сложить годы всех этих детишек, может, и натянуло бы.
Тотчас подсчитали. Вышло около четырехсот лет. Некоторые стали дразнить Алпукаса:
— А ты говорил — тысяча! Вот тебе и тысяча…
— Выдумал и болтает почем зря!
Но Алпукас ничуть не сердился, он улыбался и чувствовал себя прекрасно.
Кто-то вздумал измерить толщину сосны. Несколько мальчиков взялись за руки, но не обхватили и половины. Подошли еще трое, и только тогда руки соединились.
Дети прыгали вокруг сосны, бросались шишками.
Старый Суопис и девушки, сидя неподалеку на пригорке, разговорились о лесе, о его обитателях и растениях. Дедусь рассказывал, какие звери живут в заповеднике, каких собираются завести…
Подошли несколько девочек и, присев на корточки, стали слушать, потом по одному собрались почти все.