Сержант Кумпис, выложив стопку бумаг, планшет, расспрашивал хозяина и что-то строчил в блокноте.
Закончив допрос, он достал портсигар, закурил. «Напрасный труд, ничего из него не вытянуть: хитер Керейшис и язык хорошо подвешен…»
Выйдя из-за стола, сержант глянул в окно и стал неторопливо прохаживаться по комнате. Доказательств нет и, видимо, не будет. Может, и невиновен, шут его знает, хотя все нити сходятся сюда. Сапоги и шкуру, Брузгюс говорит, украл здесь, снял с забора. Правда, Брузгюсу можно верить лишь с оглядкой. Не мешало бы еще последить за Плеплисом: все-таки подозрителен, грехов за ним немало.
Керейшис тоже поднялся, постоял и, обернувшись к Суописам, сидевшим на скамье поодаль, сказал:
— Значит, ты, сосед, навел? Спасибо тебе. Сколько лет в согласии прожили… Помогал чем мог безо всякой корысти, а ты, выходит, камень за пазухой держал. Хорош!..
Лесник беспомощно развел руками и ничего не ответил. Он уже сам жалел, что сообщил милиции о бумажке, найденной детьми. И в самом деле, прожили столько лет в добром соседстве, и все честь по чести. Сколько уже? Пожалуй, лет двадцать будет, как Керейшис поселился здесь. За все время слова худого не сказали. Чуть что — один к другому. Женщины делились солью, закваской. Не зарастает проторенная от усадьбы к усадьбе тропинка. Керейшис даже, можно сказать, помогал ему. Увидит в лесу постороннего — тотчас и сообщит: «Пригляди, сосед, не силки ли ставят, всякого теперь народу развелось», — и лесник, бросив все дела, спешил в заповедник… Позапрошлой зимой, когда собирали охотников на волчью облаву, Керейшиса и звать не понадобилось — первым пришел. Глаз у него верный. Двух волков уложил, получил премию, всем загонщикам выставил угощение. Зря осрамили человека. Как теперь в глаза смотреть — стыда не оберешься… Сам-то он еще и подумал бы. Да старик настоял: скачи, мол, доложи все как есть. Хватайся, дескать, хоть за соломинку, а то какой из тебя лесник? Вот и ухватились… Нехорошо…
Вошли председатель апилинки, инспектор и милиционер.
— Ну? — остановился Кумпис, хотя и так было видно, что те вернулись ни с чем.
— Все обыскали, никаких следов.
Сержант сел составлять протокол.
С полудня Алпукас и Ромас просто не находили себе места. И, хотя взрослые ничего толком не сказали, мальчики сами догадались: ищут у Керейшиса. А это неспроста. Выходит, и Плеплис ни при чем? Неужели Керейшис? Так вот почему отец и дедушка вернулись из лесу такие озабоченные, вот зачем отец ездил в местечко, вот почему у них во дворе стоит машина и все пошли к Керейшисам… Эх, посмотреть бы, что там делается!.. А попробуй заявись туда без дела — дедушка или отец мигом выставят. Отец и так последние дни ходит туча тучей. В такое время лучше не соваться ему на глаза. Но что-то все же необходимо придумать. Ромас даже заранее взял фарфорового чертика: скоро мама приедет, надо обязательно отдать игрушку Циле. Он понимал, что девочке сейчас не до игрушек, но как бы там ни было, чертик обещан ей. Не везти же его домой! Ему нисколько не жаль Керейшиса, но Циле он от души сочувствует. Она ведь не виновата, что ее отец убил оленя… Как бы сходить к ней, проведать, подбодрить? Уже вечереет. Неужели они не придумают подходящего повода?
Приунывшие дети вошли в избу.
— Что это мужчины задержались? — сетовала Марцеле. — Как уйдут, так и сгинут! Ужин стынет.
— Мы позовем, — вызвался Алпукас.
— Только вас там не хватало! И так хуже саранчи обсели людей. Сраму на всю округу.
Марцеле не верилось, что Керейшис виноват. Разве она его не знает? Только понапрасну мучают людей. И те двое туда же, да еще торчат там. Понадобились, видишь ли…
Очутившись снова на дворе, Ромас и Алпукас стали поспешно совещаться. «Ужин может остыть!..» Лучшего повода не найти.
Вскоре они уже неслись по тропинке.
У Керейшисов в доме горела лампа, хотя на дворе еще не стемнело. В окне были видны люди. Мальчики покрутились по двору, не зная, что делать дальше. Но вот вышла с ведром старуха.
— Бабушка, Стасис и Циле дома?
— Зайдите да посмотрите.
— Да там народу много, — замялся Алпукас.
— Тогда погодите, вызову.
Она вернулась в избу, и через минуту на пороге появились Циле и Стасис. Оба были очень серьезны: дети вместе со взрослыми переживали случившееся.
Алпукас заговорил со Стасисом, Ромас и Циле отошли в сторонку.
— Скоро мне уезжать, Циле, — тихо, чтоб не слышали мальчики, сказал Ромас.
— Жалко, что уезжаешь, — просто сказала девочка.
— Искали у вас? — сочувственно спросил Ромас.
— Искали, ничего не нашли, — ответила Циле, но радости в ее голосе почему-то не было.