Дедусь уже разобрал поводья, все замахали руками, платочками, и тут Ромас хватился:
— А палка, а лук и стрелы? Забыли!..
Суописы засуетились. Юле слетала в избу и разыскала бесполезные, на ее взгляд, деревяшки.
Лук и стрелы Ромас положил на дно брички, а палку держал в руке, чтобы не ободралась. Палочка была хороша — ровная, ладная, покрытая хитрыми узорами. Алпукас вспомнил о ней лишь несколько дней назад и быстро закончил работу. Ромас увозил и немало других вещей на память. На дне чемодана постукивали камешки, собранные на стройке, там же лежала пятидырочная свистулька, крыло ястреба и самый дорогой подарок — рог косули, который дедушка подарил Ромасу накануне, так и не сказав матери, за что.
Кстати, и мама Ромаса уезжала тоже не с пустыми руками — в дорожной корзинке еле умещались крынка меда и банка ягод, которые насобирала Юле с детьми, и сыр величиной с добрый каравай. Так уж исстари заведено у Суописов: встречать гостей хлебом-солью и провожать с запасами на дорогу. Долго после этого будет помниться гостям старая усадьба, ее хозяева и даже тропинка к ней.
Наконец дедушка щелкнул кнутом, и бричка покатила. Вслед неслись пожелания доброго пути.
— Смотрите, мальчики, как хорошо! — повернулась к заднему сиденью Константина. — Особенно ты, Ромас, смотри, не скоро доведется снова увидеть…
Но напоминание было лишним: притихшие, ставшие сразу серьезными, дети глядели по сторонам, словно впервые видели знакомые места. Алпукас всю ночь и утро побаивался: вдруг что-нибудь случится и его не пустят с Ромасом в город. Но ничего не случилось, а он все еще не мог свыкнуться с тем, что это он, Алпукас, сидит в бричке и едёт. И куда едет — в большой-большой город. Чудно! Там не будет ни этого леса, ни речки…
Ромас тоже задумался. Ему было жаль расставаться с усадьбой лесника, с полюбившимися за лето людьми, покидать места, с которыми столько теперь связано воспоминаний. Но приезд матери остро напомнил о городе, о родном доме, об отце.
Из-за холмика выглянула усадьба Керейшисов, показался известковый завод. В памяти ожили недавние события… Мысль, улетевшая было к городу, снова витала под этим небом, как будто не желая пускаться в дальний путь. Какое-то мгновение она парила и над двором лесника, воскрешая в памяти то первое утро, когда мальчик, одинокий, грустный, стоял здесь, опираясь на плетень, чтобы не броситься в отчаянии на землю, и вдруг рядом увидел большие, спокойные, умные глаза: «Что ты плачешь?» Вот мысль взмахнула крыльями над родником, окунулась в его глубину, звякнула дужкой ведра, скользнула по лицам ребят; впорхнула с толпой в костел, повисла под грузными сводами, убаюканная сонным гудением органа; в знойный полдень пронеслась между штабелями кирпича и грудами камня на стройке; тяжело покружила около мрачного, таинственного подземелья: «Все через этого змееныша!..»
Мысль испуганно шмыгнула между деревьями: «Не поймаешь, не поймаешь!», несмело остановилась во дворе Керейшисов. «А что я тебе дам?» — «Мне ничего не надо». — «Нет, надо»…
И, уже не таясь самого себя, Ромас подумал: хорошо, если бы осталось что-нибудь на память от Циле. От Алпукаса есть, от дедуся есть, а от нее нет. Наверное, Циле сердится на него. Мальчику взгрустнулось и в то же время было жалко Циле, на которую обрушилась такая беда.
Мысли вновь и вновь возвращались к старой усадьбе, лесу.
А сколько у них с Алпукасом неоконченных дел! Шалаш так и не поставили! Жаль… Здорово будет, когда запрудят речку. Они бы спустили на воду лодку или плот… Лесник упомянул, что кто-то срубил сосну. Вора не поймали. Может, им бы с Алпукасом опять посчастливилось?..
Но что это? Ромас даже привстал с сиденья. На холм выбежала и остановилась девочка. Она смотрела на дорогу. Ромас помахал рукой. Видно, та заметила — тоже подняла руку. Он снова замахал, и девочка опять ответила.
Радость охватила Ромаса: значит, не оборвалась их дружба! Циле умная, смелая. После всего, что случилось, не каждый бы так поступил…
Бричка тарахтела по дороге. Циле постепенно удалялась, становилась все меньше, словно врастала в землю. Вот уже скрылись ноги, вот уже спрятались за холм плечи, шея, лицо… Только видны еще черные волосы да поднятая белая рука. Вот ее и совсем не видно, а Ромас по-прежнему смотрел в ту сторону…