— Вот, значит, чем занимался Ранцато, — протянул Брунетти.
— Да, — кивнул Гуарино. — Но к мусору в Неаполе он отношения не имел.
— А к чему тогда имел?
Гуарино спокойно сидел на месте, словно вся его предшествующая нервозность отражала лишь нежелание прямо отвечать на вопросы Брунетти. Теперь нужда в ней отпала.
— Некоторые из грузовиков Ранцато уезжали в Германию и Францию. Там они забирали груз, привозили его на юг и возвращались обратно, заполненные фруктами и овощами. Я не должен был вам этого говорить, — спустя секунду уточнил он.
— Надо думать, они в Париж и Берлин ездили не за бытовым мусором, — предположил ничуть не взволнованный Брунетти.
Гуарино покачал головой.
— Значит, забирали промышленные и химические отходы и…
— И даже медицинские, а зачастую и радиоактивные, — продолжил за него Гуарино.
— И куда все это вывозили?
— Частично в порты, откуда мусор уходил в страны третьего мира, согласные его принять.
— А остальное куда девали?
Прежде чем ответить, Гуарино подался вперед:
— Оставляли на улицах Неаполя. На свалках и мусоросжигательных заводах для него места нет — все занято мусором с севера. Не только из Венеции или Ломбардии, но и с заводов, которые только рады сбагрить свои отходы без лишних вопросов.
— И как часто Ранцато отправлял такие грузовики?
— Я же вам говорил — у него в документации творился сущий хаос.
— И вы не смогли… — Брунетти постарался подобрать другое слово взамен «заставить», — уговорить его открыть вам это?
— Нет.
Брунетти умолк.
— В одну из наших последних встреч, — вновь заговорил Гуарино, — он признался, что уже чуть ли не мечтает, чтобы я его арестовал — тогда ему не придется больше заниматься тем, чем он занимается.
— К тому моменту мусорный скандал уже вовсю бушевал в газетах, да?
— Да.
— Ясно.
— Мы тогда уже стали если не друзьями, то хорошими приятелями. Он со мной многим делился, — грустно продолжил Гуарино. — Вначале он меня боялся, но потом оттаял. Настоящий ужас ему внушали его заказчики. Он страшно переживал, зная, что они с ним сделают, если прослышат про наши беседы.
— Похоже, так в конце концов и получилось.
То ли эти слова, то ли голос, которым Брунетти их произнес, заставил Гуарино остановиться и наградить собеседника недобрым взглядом.
— Если только его убили не грабители, — отрезал он, напоминая, что их дружеские отношения зиждутся на весьма шатком доверии.
— Разумеется.
Вообще-то добросердечный по натуре, Брунетти не очень любил, когда при нем начинали мучиться угрызениями совести за совершенные проступки: он считал, что большинство таких людей — как бы яростно они это ни отрицали — прекрасно знали, во что ввязываются.
— Думаю, он с самого начала знал, кто — или что — они такое, — заметил Брунетти. — И что им от него надо.
Несмотря на все заверения Гуарино, Брунетти чувствовал, что Ранцато знал, что за грузы перевозит. Кроме того, наверняка он вел все эти разговоры о раскаянии просто для того, чтобы подольститься к Гуарино. Брунетти всегда поражался извечной людской готовности подпасть под чары раскаивающегося грешника.
— Возможно, так оно и было. Но он мне этого не говорил, — ответил Maggiore. Брунетти и сам всегда защищал своих подопечных, которых вынудил стать информаторами.
— Он хотел с ними завязать, — продолжал Гуарино. — Стефано не сказал, что заставило его принять такое решение, но, что бы это ни было, его это явно беспокоило. Тогда-то он и заметил, что хорошо бы ему сесть в тюрьму — чтобы наконец покончить с этими махинациями.
Брунетти едва удержался, чтобы не напомнить Гуарино, что в итоге-то покончили с самим Ранцато. Как не стал указывать и на то, что, по его наблюдениям, на стезю добродетели преступников нередко толкает страх за собственную шкуру. Только отшельник мог не знать о «emergenza spazzatura»[25] к которому в последние недели жизни Ранцато было приковано внимание всей страны.
Неужели Гуарино и впрямь смутился? Или, может, Брунетти разозлил его своей черствостью?
— Когда вы в последний раз с ним разговаривали? — спросил Брунетти, поддерживая беседу.