— На каждом углу говорят. Убили, говорят, доброго человека.
— Разболтался! Иди мундир приготовь.
Он оделся, вышел и пошел обычным своим путем, по Михайловскому проспекту, и снова задумался о том, что оставляет после своей смерти человек, кроме, конечно, движимого и недвижимого имущества. Что, например, останется в мире после его смерти? Отца уже не будет в живых, офицеры управления сделают все, что полагается в таких случаях, — явятся на отпевание, взвод солдат трижды пальнет в небо. Никто и слезы не уронит, разве что дурак Гришка.
Лунич дошел до переулка, в котором находилась парикмахерская старика-поляка, и его обуяло любопытство посмотреть, как старик встретит его. Жалкий человек, зря Лунич так сильно ударил его тогда. Извиниться перед ним, что ли? Что было, то было, пан, я зло шутил с вами, но и вы хороши — чуть человека не зарезали, забудем о прошлом оба, и не станем таить в сердце зла. Тьфу, слюни какие-то!
Подойдя вплотную к месту, где была парикмахерская, он увидел разобранную стену и двух каменщиков, укладывающих кирпичи. Надписи «Исключительно для господ. Парикмахер из Варшавы» не было. Кажется, старикан предпочел за лучшее подобру-поздорову унести ноги. Что ж, значит, не зря он дал ему кулаком по морде.
— Эй, вы, — спросил Лунич у рабочих, — куда парикмахерская делась?
Старик-каменщик выпрямился и, медленно подбирая русские слова, ответил:
— Нету. Болше нету. Хозяин на веревка себя повесил. Знаком был?
Лунич зашагал обратно. Задергалось веко. Нехватало еще пожалеть о смерти какого-то парикмахера! Не от угрызений же совести он повесился, скорее всего, с перепугу. Лунич засвистел траурный марш Шопена. Все прах, все тлен, все вращение жерновов жизни, неумолимых и равнодушных.
Будь Кецховели жив, Лунич, махнув на все рукой, снова, и не в пьяном виде, поехал бы в Метехи и рассказал обо всем, что тяжело, как у больного инфлюэнцей, ворочалось в голове. Но Кецховели лежит на военном кладбище… Не верится в это. Да, не верится!
Лунич круто остановился и посмотрел вокруг себя ничего не видящими глазами. Неужели это правда, неужели одни и живут мертво, а другие, как Кецховели, даже погибая, не уходят из жизни?
Мысли его теперь были какие-то туманные. Он вяло подумал: а что если поехать к Амалии? Не для ч того, чтобы вернуться к прошлому. К Амалии надо прийти с другим, нужно забыть о мужском достоинстве, вообще забыть о себе и сказать, что он во всем виноват, он, и один он.
Остановив фаэтон, Лунич поехал на Лермонтовскую.
Дом Амалии был заперт.
Лунич позвонил к соседям. Не знают ли они?.. Оказалось, что княгиня уехала в деревню в имение мужа.
Он вернулся домой рано, к перепугу Гришки, у которого в гостях оказалась молодая баба, по-деревенски повязанная платком.
— Родня, — соврал Гришка, — из Расеи приехала, место прислуги ищет.
— И уходить ей сейчас не хочется, верно? — спросил Лунич.
— Так точно, ваше-родие.
— Что ж, пусть побудет.
Вот уж не знал он, что его денщик умеет так хорошо улыбаться.
— Вам письмо. Под дверь подбросили, без штемпеля, — сказал Гришка.
Лунич переоделся, присел у окна в кресло и стал рассматривать конверт.
«Г-ну Луничу». Печатные буквы. Или безграмотен, или не хочет показать почерка. Он вскрыл конверт. Снова азбука Морзе. Взяв карандаш, Лунич расшифровал анонимку. Автор предлагал весьма ценные сведения, которые невозможно изложить в письменном виде. По причине исключительного доверия к господину Луничу хочет встретиться с ним, но без свидетелей, ибо остерегается огласки. Дабы не привлечь к себе внимания, господин Лунич должен быть в статском. Место свидания — за поселком Нахаловка, возле рощи. У автора сих строк будет в руках букет. Время — в понедельник, от 6 до 7 часов вечера. В случае отсутствия доверия со стороны господина Лунича автор вынужден будет адресоваться непосредственно к господину Ковалевскому.
Лунич отбросил письмо и задумался. Кого еще хочет предать «автор сих строк»? Или надеется сторговаться, договориться о постоянной службе? На ловушку не похоже, революционеры совершают террористические акты с шумом, с широкой оглаской, где-нибудь на главном проспекте. И эта просьба, чтобы Лунич был в статском. Осведомитель явно боится своих. Пойти, но предварительно выслать на место филеров? Еще испугаешь осведомителя. Надо пойти, и пойти одному. Никто не успеет помешать Луничу выхватить револьвер и… Впрочем, пусть жизнь сама распорядится без его участия и вмешательства. Пустота, пустота! Какое совпадение: и история с Амалией, и случай с парикмахером, и служебные неприятности. Может быть, дело вовсе не в них, а в нем самом: что-то зрело внутри и прорвалось — сразу, как гнойник?