В комнате позади аптеки они с Авелем провели весь день. Вечером отправились в порт, где был приготовлен ялик. Ладо посадил Авеля на корму, сам сел за весла. Море ровно вздымалось, видимо, докатывались отголоски далекого шторма, а небо было звездным, спокойным. Пароход чернел на рейде огромной слоновьей тушей. Кто-то на палубе пел песенку по-французски. Он бросил весла, достал папиросу, прикурил. На палубе тоже трижды чиркнули спичкой. Он подогнал ялик к борту, и сверху посыпались пакеты. Один упал в воду. Авель подцепил его багром. Пакет был обернут в клеенку и не промок. Когда ялик отделился от парохода, Ладо бросил весла. Теплый бриз принес с берега запах цветущей магнолии. Вдруг где-то далеко засмеялась девушка. Смех возник словно из ничего. Он сначала звучал совсем тихо, потом окреп, усилился, зазвенел и тут же ослаб, пронесся дальше… Если бы не пакеты с литературой и не Авель, он погнал бы ялик в том направлении, откуда прилетел смех, и нашел бы девушку, которая смеялась так, будто в мире извечно живет и будет жить одна только радость.
Где-то вдали загудел пароход.
Ладо увидел на ярко-синем полотнище моря белую черточку. За ней кометным хвостом тянулся дым.
А ведь он мог быть далеко, в чужих краях, бродить туманными улицами Лондона или пить где-нибудь в шумном марсельском кабачке бургундское, или любоваться снежной вершиной Юнгфрау в стране, которая издавна дает приют беженцам. За ним не ходили бы филеры, не надо было бы остерегаться жандармов, он мог бы говорить вслух все, что думает, и печатать в газетах статьи обо всем, как это делают многие, бежавшие из своей отсталой, бесправной страны. Рассказывают, что по сравнению с абсолютистской, полуазиатской Россией Англия — свободная и цивилизованная страна. Все это, по-видимому, так, и бельгийский живописец Бастьян, предъявив свой паспорт, выехал бы из России и за границей стал бы тем, кто он есть, — Владимиром Кецховели, но неизвестно, когда Кецховели смог бы вернуться в привычные, любимые места. Как ни хороша чужбина, она все-таки чужбина. Богатой и красивой матери не нужен чужой сын, в нем куда больше нуждается его собственная, больная всеми недугами мать.
Когда «Маша» — человек, посланный по заданию из Лондона, протянул Ладо паспорт на имя Бастьяна, это означало, что путь ему открыт, что его ждут и что он сам должен решить — ехать или не ехать. Он решил остаться…
Пустячный давний случай
Разложив на столе материалы, имеющие отношение к Кецховелн, Лунич не спеша их просматривал. Прошлое его мало интересовало, но последние сообщения он читал внимательно. Агентурные сведения о Георгеньяни. Конечно, должно быть — Георгобиани. Приметы Георгобиани совпадают с приметами самого Кецховели. Приобрел паспортную книжку на фамилию Меликова… Кажется, все ясно. Кецховели — Деметрашвили — Георгобиани — Меликов — одно лицо. Когда Кецховели ночевал на квартире Джугели и жена Джугели сказала Лаврову, что это ее крестный из деревни, она, кажется, назвала его фамилией Деметрашвили. Или как-то иначе?
Лунич покрутил ручку телефона и снял трубку,
— Ротмистра Лаврова, барышня… Ротмистр, несколько вопросов в связи с Кецховели. Как назвала его жена Джугели, когда вы не опознали «крестного»? Помните?
— Деметрадзе, — раздраженно ответил Лавров.
— Благодарю вас. Скажите, ротмистр, а содержание наших агентурных сведений о приобретении паспорта на имя Меликова, о Георгобиани, и так далее, передано в Баку Порошину и Вальтеру?
— Мне сие неизвестно. Мы сообщили в Петербург, в департамент полиции, а как поступили дальше…
— Понимаю. Нового из Баку ничего нет?
— Нет.
— Благодарю.
Лунич повесил трубку и дал отбой, Деметрашвили, Деметрадзе — все одно. Почему у Кецховели было пристрастие к одной фамилии?
Видимо, это фамилия реально существующего человека. Так же, наверное, существуют и Георгобиани, и Меликов. Фальшивые паспорта на выдуманные фамилии — слишком грубо. Давно можно было найти первоначальных владельцев паспортов, и сразу протянулись бы нити к Кецховели. Но Лаврову и в голову не пришло обобщить данные. Впрочем, чтобы это сделать, надо иметь голову. Здорово, однако, мы сами помогаем эсдекам скрываться. Наверняка и департамент не счел нужным сообщить агентурные данные Порошину, наверняка в Петербурге их просто подшили к другим донесениям из Тифлиса. Ох уж эти мне неповоротливость и чиновничья тупость! Дать депешу Порошину? Без Дебиля нельзя, да это и не в интересах ни Дебиля, ни его собственных.
Лунич немного устал, как обычно уставал перед обедом. Но обедать было еще рано. Неужели он так утомился вчера? Быть того не может.