Ладо ушел от моря и стал бродить по городу, останавливаясь иногда у витрин или закуривая, — филеров за ним не было. Осторожность не мешала размышлять о том, о чем само собой думалось, и это создало иллюзию полной освобожденности, сняло привычное напряжение. Мир многослоен и глубок; как объяснить душевные переломы каждого отдельно взятого человека, мужика, вскричавшего с облегчением: «А-а, пожалел!», купца с его затаенным стремлением достичь власти или хотя бы приблизиться к ней, с его чувством вины за это стремление и потребностью в прощении.
На перекресток выехал фаэтон. Ладо скорее угадал, чем разглядел седока, и вошел в подъезд дома.
Фаэтон медленно проехал мимо. Костровский удобно сидел на подушках, положив на колени фуражку, и с любопытством осматривал дома. «Красивый человек, — подумал Ладо, — и не одинок в своей идее о технической революции».
Опустив глаза, Ладо прочитал на мозаичном полу надпись по-латыни «salve» — «здравствуй». Чем объяснить, что в подъездах одних домов написано «salve», а в других «vale» — «прощай»?
Цокот копыт отдалился. Ладо вышел из подъезда и проводил взглядом, фаэтон. Vale, Костровский!
Который час? Вернуться или не вернуться? Нет, Авель с Виктором Бакрадзе наверное только встретились. Когда Виктор склоняется над ним и с высоты своего роста ласково спрашивает: — Что надо еще сделать, Датико? Ты только скажи мне, — кажется, что Виктор годится ему в отцы. Добродушное спокойствие Виктора идет от огромной физической силы, и- он, кроме того, как ребенок, верит в то, что все, сказанное Давидом, правильно и бесспорно. Виктор не станет рвать на груди рубаху, бросаться на жену с топором или делать петлю из вожжей, чтобы повеситься. И ему не нужна беленькая девочка, которая все ему будет прощать. Он сам очень добр. Но помощь одинаково нужна и тому, кто делает из вожжей петлю, и такому, как Виктор, потому что несчастны и те люди, душа которых разорвана, и те, чья цельность не выросла из пеленок.
Незаметно для себя Ладо свернул на Балаханское шоссе и подошел к дому, в котором помещалась первая их типография. Захотелось заглянуть внутрь, но он прошел мимо. По соседству жили излишне любопытные люди — одна из причин, по которой пришлось убрать отсюда типографию. Пройдя немного, он оглянулся. Возможно, что больше не придется увидеть дом, в котором родилась «Нина». Когда из «Искры» сообщили, что конспиративное название типографии будет «Нина», Ладо сказал: — Уж не в честь ли святой Нины — распространительницы христианства в Грузии ее так назвали? — Гальперин рассмеялся: — Что ж, это дважды символично. Ведь имя «Нина», как вы мне говорили, распространилось по миру из Грузии. Пусть будет так: в Кишиневе — «Акулина», а на Кавказе — «Нина». — А что, была такая женщина по имени Акулина? — спросил Авель. — Чем она прославилась? — Гальперин не был смешлив, но захохотал, повторяя: — Простите меня… Ой, не могу!.. — Авель посмотрел на него и тоже засмеялся. Он умел отнестись к себе с юмором.