Встретив знакомого паренька, он послал его в "Удельное ведомство, попросил передать Согорашвили, что Датико опасно заболел и боится, что Согорашвили заразится от него.
Авель уже дошел было до дома, в котором снимал квартиру Виктор, но сообразил, что одному ему сразу все не унести, и позвал одного из соседей Виктора — железнодорожного рабочего Луку. Лука был медлителен, неразговорчив, коренаст и крепок.
— Можно будет где-нибудь спрятать вещи Виктора? — спросил Авель.
Лука ответил минуты через две:
— Можно, спрячу в сарайчике у сестры. Она не здесь живет.
Они рассовали брошюры и книжки в два сака и баул. Лука легко поднял два сака. Авель с баулом в руке пошел за ним.
— Ты Датико знаешь? — спросил Авель,
Лука кивнул. Авель не мог пожаловаться на недостаток физической силы, но рядом с Лукой он чувствовал себя подростком.
Он заметил, что водовоз, проезжавший со своей бочкой по улице, проводил их взглядом. Что он подумал, увидев приземистого мастерового с двумя саками в руках и бородатого парня с баулом, куда-то торопящихся? Неважно. Вряд ли жандармы станут расспрашивать прохожих и водовозов, да им все равно не получить толкового ответа — кому охота связываться с полицией? Ушел Ладо или еще сидит, дожидается? Он не из тех, кто меняет свои решения, если они относятся к нему самому.
— Скверно, — вслух произнес Авель.
Немного спустя Лука спросил:
— Что?
— Жарко, говорю.
Авель давно знал Ладо, встречался с ним месяцы и годы, привык к его взгляду, к голосу, был уверен, что знал об этом человеке все, но, оказывается, никогда нельзя быть уверенным, что знаешь человека до конца. То неразумие из неразумии, которое он хочет совершить — отдаться в руки тех, кого ненавидит, с кем борется, это не противоречие, не неожиданный вывих, а проявление всего, что было и есть в Ладо, — его стремления уберечь, выгородить, облегчить участь других людей, своих товарищей. «Жизнь за друга ты отдай!» — Ладо часто повторял эти слова. Увидеть бы его скорей, на свободе, без наручников, обнять и расцеловать!
— Значит, знаешь Датико? — снова спросил Авель.
Лука покосился на него черным мрачноватым глазом и кивнул.
— Знаешь, каким он человеком был?
Лука, пройдя квартал, остановился, опустил свою ношу на пыльную мостовую и вытер пот с бритой головы.
— Послушай… Ты много хвалишь Давида. Это хорошо, и я тебе верю. Только зачем ты говоришь: был, был? Разве он умер?
Авель опешил.
— Разве я сказал — был?
— Ты много раз сказал — был.
— Тебе послышалось, или я оговорился. Пойдем, некогда.
— Что случилось с Давидом?
— Ничего.
— Я так думаю, — сказал Лука. — Когда доверяют — то доверяют. Не хочешь сказать, что с Давидом, — твое дело. Пошли.
«Знал бы ты, что он вовсе не Давид, думал Авель, приноравливая шаг к тяжелой походке Луки, знал бы ты, кто он».
Передав Луке баул, Авель пошел разыскивать Болквадзе. Наборщика нигде не было. Вдруг он пошел повидаться с Ладо? Не хватало еще, чтобы и Вано угодил в тюрьму! Без него с типографией не справиться. Придется пройтись мимо дома, посмотреть, что там. Скорее всего, Ладо и Вано уже ушли, и тогда можно будет спокойно отправиться к Джибраилу. Думая так, Авель знал, что лишь утешает себя. Почему-то вспомнилось, как Ладо сказал однажды: «Не могу я, не могу спокойно брать эти деньги, пить, есть, разъезжать на них. Ты подумай только — ведь это гроши, собранные у рабочих в партийную кассу. Лучше я напишу брату, может, он пришлет».
Авель остановился у перекрестка. Издали была видна толпа на улице. Он пошел медленнее. Вдоль стен разгуливали полицейские и жандармы. У дома стояли фаэтон и тюремная карета. Подойдя вплотную к толпе, Авель спросил: