Темур снова наполнил стакан.
— За твое здоровье, мать. Скажи, я родился горбатым или горб появился потом?
— Бог наказал меня, сынок.
— Бог? — Темур усмехнулся. — Так когда горб вырос?
— Во время родов спину тебе повредило. Маленькая я была, худая. Пятнадцать лет, а мне десять давали… Тот, кого арестовали, другом твоим был, сынок?
— Называй меня по имени, мать. Пойду. — Он встал и пошатнулся. — Вино и вправду крепкое. Завтра белье занесу.
— Может, останешься? Тебе ведь далеко.
— Пожалуй. Я на тахте лягу.
Мать засуетилась, переложила со своей кровати на тахту подушку и лоскутное одеяло. Темур разделся, лег на бок, на спину он никогда не ложился, и закрыл глаза. У него кружилась голова, но казалось, что не голова кружится, а вращается вокруг него земля.
Он открыл глаза и поднял голову.
— Мама, — позвал он.
— Что, сынок? Что, Темур?
— Спой мне колыбельную.
Мать удивленно посмотрела на него. Когда она подошла к тахте, он уже крепко спал.
РАСПОРЯЖЕНИЕ ПОЛКОВНИКА ПОРОШИНА
20 сентября 1902 года
Стало известно, что революционно настроенные рабочие собираются с оружием в руках освободить политического арестанта Владимира Кецховели.
Приказываю, чтобы при перевозке из Баиловской тюрьмы на железнодорожный вокзал арестанта Кецховели сопровождала полусотня казаков. Для доставки Кецховели в Тифлис начальнику Бакинского отделения жандармского управления Закавказской железной дороги ротмистру Зякину обеспечить специальный вагон с усиленной против обычного охраной.
НАЧАЛЬНИКУ ТИФЛИССКОГО
ГУБЕРНСКОГО ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ
22 сентября 1902 г. № 2564
При сем имею честь представить в распоряжение вашего превосходительства политического арестанта Владимира Кецховели, привлеченного при вверенном мне управлении по обвинению в участии в тайном социал-демократическом обществе, организованном в Баку и других городах Закавказья.
В приеме прошу выдать установленную квитанцию.
Полковник Порошин.
От автора. Появление Варлама
— Заметив вас, я сразу догадался, что вы идете сюда. — Он улыбнулся мне, как улыбаются старому знакомому. — Правда, сперва вы прошли мимо, в сторону Цихисубани, к бывшему Сапожному ряду, где Ладо снимал квартиру. В ту пору он был учеником духовного училища. Вы брели прямо по грязи и лужам, рассматривали старые дома. Я хотел окликнуть вас, но раздумал. Пусть себе походит по пустырю, все равно придет ко мне. Садитесь, курите. Я бросил эту забаву шестьдесят с лишним лет тому назад.
Он положил на стол свои большие руки, руки человека, привыкшего держать топор и рукоятку плуга. В нем все было крупно — плечи, грудь, голова. Лоб высокий, крутой, волосы густые, брови немного нависшие, глаза большие, горбатый нос тоже большой. Округлая борода окаймляла лицо, и без бороды его невозможно было представить.
Я закурил. Он придвинул ко мне пепельницу.
— Мне говорили, что вы разыскиваете человека, который был знаком с Ладо. Сказать вам, почему вы не сразу пришли сюда?
— Скажите, — я пожал плечами, не скрывая своего удивления. Встречу с ним я предполагал совсем другой.
— Вы прочитали воспоминания о Ладо, познакомились с документами, решили, что этого достаточно, а начали писать и почувствовали… Вам захотелось отыскать живого современника Ладо. Вы узнали о том, что еще жив старик по имени Варлам… Кстати, прошу вас не называть меня по отчеству, так мне приятнее. Вам сказали, что мне уже перевалило за сто?
— Да, но я и сам догадался, что вам должно быть примерно столько.
Он усмехнулся в бороду, и глаза его стали лукавыми.
— Но если вы напишете, что мне тысяча или десять тысяч лет, это тоже не беда.
Варлам хорошо говорил по-русски, даже, как мне показалось, щеголял своим русским произношением. Он тут же спросил:
— Вы ведь говорите по-грузински?
— Да.
— Это поможет нам лучше понимать друг друга. Что ж, осмотритесь, привыкайте к обстановке. В этой комнате за последние полвека ничего не изменилось, а на табурете, на котором сидите вы, не раз сиживал Ладо. Я привез табурет из деревни… Что вы вскочили? Сидите, пожалуйста, здесь не музей. Ладо расхохотался бы, увидев, как вы подпрыгнули. — Варлам повернулся и позвал по-грузински: — Машо,
— Кого вы зовете? — спросил я. Он вновь лукаво сощурился.
— Свою правнучку. Машо нам нужна, без нее невозможно обойтись. Она воспитана в хорошей карталинской семье, мало говорит и много делает. Кроме того, она, как и я, врач. То, что зовут ее Марией, сокращенно Машо, — так же, как жену Нико, старшего брата Ладо, мой сюрприз вам. И внешне они похожи.