Мальчики подошли к землянке, к той крестьянской землянке, в которой жил священник, несмотря на то, что был дворянином. Кроме помещиков и нескольких богатеев, в Тквиави все живут в землянках. Некоторые так зарываются в землю, что снаружи и не заметишь кровли.
Ладо бросил у двери булыжину. Возле землянки росло несколько тополей, один высоченный, обхватов в восемь толщиной, его в деревне считали стащенным, вешали на него цветные молитвенные тряпочки и втыкали в бугристую кору свечи. За тополем стояло черешневое дерево. Оно тоже было высокое, а ветки внизу Захарий как-то обрубил.
— Лезьте, — сказал Ладо.
Сказать «лезьте» было легко, но попробуй забраться на дерево!
— Подождите, я заберусь, — Ладо ловко, как обезьяна, стал взбираться по стволу. Все смотрели на него снизу. Нет, не на обезьяну он был похож, а на чертенка из сказки — такой же худой, черный и курчавый.
Ребята расположились в тени, а Ладо сбрасывал им черешни. Ягоды были крупные, сочные, снаружи нагретые солнцем, а у косточки — прохладные.
— Хватит, — крикнул Варлам. — Слезай!
Ладо собрал остатки черешни за пазуху и спустился.
— Попробуйте теперь эту. Совсем спелая, бросать нельзя было.
Когда он вытряхнул все, что у него было в рубашке, Варлам спросил:
— А себе? Ладо рассмеялся.
— Забыл…
Он так и не взял в рот ни одной ягоды.
— Лахты! Лахты! — закричал Ладо. Мальчики стали чертить круг и снимать ремни.
Только Кривой Вахо стоял и угрюмо смотрел на Ладо. Сняв ремень, он подошел к нему и ударил по ногам — на лодыжках у Ладо сразу вспыхнули полосы. Ладо сжал кулаки, бросился на Кривого Вахо, но не ударил. Лицо у него стало белое, как мука.
— За что ты меня?
— Подумаешь, — сказал Кривой, — подумаешь, богач, всем раздал, себе не оставил. Поровну надо было разделить.
Они стояли друг против друга — здоровый, руки, как ветки дуба, Вахо и щуплый, худой Ладо — и мерили один другого взглядами. Они не впервые сшибались, хотя до драки дело не доходило.
Ладо разжал кулаки.
— Да, делить надо на всех поровну. Я не нарочно, я просто забыл.
Варлам крикнул:
— За что Кривой его ударил? Ладо, дай ему в ответ, а то сами набьем ему морду! Возьми пояс!
— Правильно! Хлестни его, Ладо! — зашумели все.
Ладо покрутил ремень, отбросил его и протянул Вахо руку.
— Ты сказал правду, не будем ссориться.
Играть в лахты никому уже не хотелось, и мальчишки стали расходиться. Они надеялись на драку, а драка не получилась.
Когда все разошлись, Варлам спросил у Ладо:
— Почему ты не ответил ему?
— Так он же прав. Он обиделся, подумал, что я дал ребятам подачку.
— Ничего он не подумал, — сказал Варлам, — он просто хочет верховодить, поэтому все крутится с нами, а не со своими ровесниками, он к тебе прицепился, думал, мы на его сторону станем.
— Не надо на него злиться, — сказал Ладо, — ты же знаешь, у него отец в тюрьме.
К землянке подбежал, пригибаясь то влево, то вправо — такая у него была походка, псаломщик и сказал, что приехал из Гори благочинный и требует Захария молебен отслужить.
Ребята пошли за отцом Ладо, а псаломщик поспешил к церкви.
Захарий мотыжил кукурузу, голова его была повязана платком, по лицу струился пот. Ряса висела на кусте шиповника.
Ладо сказал отцу о приезде благочинного. Захарий посмотрел на солнце, плюнул и сказал:
— Ступайте, дети, скажите, приду сейчас.
У церкви в тени карагачей стоял экипаж, чуть поодаль сидел на стуле благочинный — румяный старик с большим золотым крестом на груди. Варлам дернул Ладо за рубаху.
— Это тот самый? Он кивнул.
Вся деревня знала, как прошлым летом Захарий поехал к благочинному в Гори и потребовал, чтобы тот, наконец, выплатил ему жалованье за год. Благочинный стал отнекиваться. Тогда Захарий вышел на улицу, снял узду с мерина, вернулся в дом, схватил благочинного за бороду и отхлестал его уздой. Шум получился на всю губернию, но Захария не тронули, потому что благочинный не смог объяснить, почему он не платил сельскому священнику жалованье и куда он девал его деньги.