Она поцеловала сына и пошла вместе с мужем к горийской дороге.
Варлам припер дверь землянки крючком. Крики и плач вокруг все продолжались.
— За что они? — спросил Варлам у Ладо.
— Нико говорил, что в Каралети тоже была экзекуция, налог не платили, второй год неурожай.
— Послушай, это не у дедушки Зураба кричат?
— В той стороне.
У лачуги Зураба собралась толпа, женщины причитали, царапали себе лицо, мужчины молчали, опустив головы. Вокруг стояли казаки. А перед лачугой на колоде, на которой рубили валежник для печи, лежал дедушка Зураб. Два казака держали старика за ноги и за руки, а еще двое, постарше, били его по голой спине нагайками. От ударов на коже вспухали черные полосы, и на колоду стекала кровь.
Ладо бросился к старику и закричал:
— Не надо! Не надо!
Голос у него сорвался, он захрипел. Кто-то схватил его и потащил в сторону…
Ребята пришли в себя в землянке Кецховели. Они лежали на тахте, укрытые одним одеялом, а по комнате ходила дочка соседей Маро Коринтели. Она часто помогала больной матери Ладо кормить детей, стирала белье. Маро была лет на восемь старше Ладо.
Ладо повернулся и жарко задышал. Глаза у него были открыты, но он словно не видел ничего.
— Кто тут? — спросил он. Маро сразу подошла.
— Что, мой мальчик?
— Я ничего не вижу, все черное…
— У тебя жар, это пройдет. Хочешь пить?
- Да.
Маро принесла воды в кружке и напоила его. Вошел брат Ладо, Нико.
— А где остальные? Мама не вернулась?
— Нет еще. Вано и Сандро спят за перегородкой, — ответила Маро, — а дядя Захарий ушел в церковь.
— Нико, дедушка Зураб умер? — спросил Ладо.
— Да, сказочника нашего больше нет.
— Мучился? — спросила Маро.
— Бредил, кричал: «Собаки, грабители, не трогайте народ!» Потом сказал: «Я все вижу», — и вскоре скончался. Хватит разговаривать, спите, я пойду провожу Маро.
Они вышли.
— Ты спишь? — спросил Ладо.
— Нет.
— Знаешь, наш дед тоже убил человека. Он тогда в деревне Кецхови жил, ее все Кечхоби называют, по-турецки. Князь Авалишвили продал все Боржомское ущелье вместе с деревушкой Кечхоби брату русского царя. Дед рассердился, ворвался со своими крестьянами к князю и убил его кинжалом. Ты спишь?
— Нет еще. Убил кинжалом… Дальше?
— Деда сослали в Сибирь, и там он сгинул.
— А как вы сюда попали? — спросил Варлам.
— Папа с сестрой жили у бабушки. Тетю Кеке, папину сестру, когда ей было двенадцать лет, бабушка выдала замуж, а папа стал пастухом. Он хорошо пел, и его взяли в псаломщики, потом он стал священником, и мы жили в горах, за Джавой, в селе Тли. Там я родился…
Послышались шаги и голоса.
— Папа и Нико идут, — сказал Ладо.
— Я думал, что старость и скитания даровали ему мудрость, — говорил Захарий. — Слепой, как он пошел против казаков? Сказано: не подними руку на сильных мира сего… Шил бы себе да рассказывал сказки. Не осталось больше в Тквиави сказочников.
Нико что-то ответил вполголоса. Потом добавил:
— Сказочники родятся новые.
По дороге в Тифлис. Метехи
Поезд остановился. Издали донеслось пыхтение паровоза, набиравшего воду. Хотя окна поверх решеток забили досками и увидеть что-либо было невозможно, Ладо знал, что поезд стоит в Елисаветполе: он помнил дорогу как свои пять пальцев. Как-то по пути из Тифлиса пришлось выпрыгнуть, не доехав до Елисаветполя. Все началось с Тифлиса. На перроне подошел жандарм: — Господин, следуйте за мной. — Ладо был в шляпе, в сюртуке, позади носильщик нес чемодан со шрифтом. Если пойти за жандармом, неминуем обыск, и тогда все пропало. Почему жандарм подошел, несмотря на вполне респектабельный вид Ладо? Наверное, им всем показали фотографический снимок, сделанный еще в Киевской тюрьме. Но мало ли похожих людей?! Решение пришло мгновенно. — Как ты смеешь?! Я пожалуюсь генералу Дебилю. — На треск пощечины обернулись все на перроне. Следы пальцев белели на щеке жандарма. — Простите, ваше сиятельство, виноват. — Жандарм засуетился, отнял у носильщика чемодан и сам понес его в купе. Дурное предчувствие возникло у Ладо перед самым Елисаветполем. Оно и заставило выйти в тамбур, выбросить чемодан и спрыгнуть на ходу. Потом выяснилось, что на перроне в Елисаветполе его поджидала полиция. Видимо, станционный жандарм после отхода бакинского поезда поделился своими подозрениями с начальством.
Ладо посмотрел на ладонь, сунул руку в карман и закрыл глаза.
Про Елисаветиоль он говорил кому-то в поезде. А-а, красавцу-инженеру Костровскому — Меликов кончал в Елисаветполе гимназию. Тот Николай Абрамович Меликов исчез навсегда и уже никогда больше не появится. А «Маша» уже на пути в Петербург. Как они подозревали друг друга… Костровский, конечно, приступил к исполнению обязанностей. Забавно будет, если он попадет не к Нобелю, а к Красину. Нет, вряд ли. Жаль, нельзя было поспорить с Костровским. Красин искренне верит в блага, которые техническая революция принесет человечеству, а Костровский, предвидя подъем этой технической, научной волны, надеется вместе с гребнем волны подняться вверх и поживиться за счет пены. С каким пренебрежением он говорил о тех, кто за окном! Попробуйте дать им равенство! Все станут голодными — и народ, и паши, — так, кажется, он сказал. В первую очередь народу и нужно равенство, господин Костровский, а то, что у него будет, он по-братски, поровну разделит на всех, и уже потом, по мере того, как станут происходить технические революции, он будет делить и все блага, которые они принесут. В противном случае ваша техническая революция обогатит тех, кто и без того богат. Разве бакинские рабочие-промысловики заживут лучше от того, что Красин построит электростанцию? А вот Нобель и Ротшильд, использовав дешевую электроэнергию, добавят к своим доходам новые прибыли…