Л. К.
Бог благословит
Над карталинской долиной стояла жара. Собаки, спасаясь от пекла, заползали под дома.
Духота держалась в Тквиави и ночью. В доме Кецховели спали плохо. Тяжело дышала Маро, дети что-то говорили во сне. Нико ворочался с боку на бок. Датико Деметрашвили лежал на балконе. Он спросил:
— Нико, спишь?
— Нет.
— Жарко. Прямо, как на сковороде лежишь, Думал, в деревне прохладнее будет.
— Жалеешь, что приехал?
Датико понял по голосу Нико, что тот улыбается.
— Нет, не жалею. Ладо мне здесь у вас не хватает, Когда он в последний раз приезжал?
— Я же говорил прошлым летом. Всего на часок заскочил. Оставил тетради со своими рисунками. Шаржи очень забавные и автопортреты. На одном, как в детстве, он нарисовал себя в терновом венце. Завтра покажу. Он уехал, а через день ротмистр Лавров пожаловал.
Послышался далекий топот копыт на горийской дороге.
— Кто-то едет, — сказал Датико.
— Слышу. Неужели опять жандармы? Топот приближался.
На краю села залаяли собаки.
— По-моему, едут сюда. Лежи, я встречу. Датико поднялся, быстро оделся и спустился с балкона. Под лестницей зарычала овчарка. К дому подъезжал фаэтон. На облучке никого не было. В глубине фаэтона сидел человек. Он бросил вожжи и спрыгнул на землю. Овчарка завиляла хвостом.
— Кто это? — спросил приезжий, вытянув шею и вглядываясь в Датико.
— Сандро? Почему ты в такой час?
На балкон вышел Нико, зажег керосиновую лампу и поднял ее над головой.
— Что это за жандармская привычка по ночам ездить?
— Днем некогда было. Письмо от Ладо получил, он арестован, в Метехи.
Они поднялись по лестнице. Сандро вытер платком глаза, лоб, щеки, и платок почернел.
— Где его арестовали? — спросил Нико.
— В Баку.
— В конце концов это должно было случиться, — спокойно произнес Нико.
— Да ты что, не понимаешь, — взорвался Сандро, — ведь живым они его не выпустят!
— В тюрьме он в безопасности, сказал Датико. — Будет суд, самое худшее — в Сибирь отправят. В чем его обвиняют?
— Не знаю. — Сандро протянул брату письмо Ладо. — Надо, пока не поздно, повидаться с ним, может быть, нанять адвоката.
В дверях появилась заспанная Маро. Нико объяснил ей, что произошло. Маро сжала ладонями голову.
— Где отец? — спросил Сандро. — Надо, чтобы он поехал с нами в Тифлис, он священник, ему могут пойти навстречу.
— Отец в Карби, — сказал Нико, — у Анаты. Ты голоден?
— Нет, нет. Воды бы только выпил.
— Маро, принеси воды, — попросил Нико, — Сандро, я съезжу за отцом в твоем фаэтоне.
— Да, конечно.
Сандро жадно выпил стакан воды, второй, третий, присел на тахту рядом с Датико, обнял его за плечи.
— Приготовь передачу для Ладо, все, что он просит, и нам поесть в дорогу, — сказал жене Нико, спустился с балкона и взобрался в фаэтон.
Лошадь не хотела ехать быстро, и фаэтон еле-еле потащился по проселочной дороге.
«Надо же было, чтобы отец вечером уехал в Карби», — подумал Нико.
В воскресенье с утра отец ушел мотыжить кукурузу. Когда припекло солнце, Нико забеспокоился, не стало бы отцу худо, и пошел в поле. Захария там не оказалось. Нико вспомнил, что отец должен был отпеть покойника, и повернул обратно. За церковью, на кладбище, чернела свежевырытая могила. Нико вошел в церковь. Посреди возвышался гроб. В белых пальцах покойника горела свеча. Полукругом стояли, тоже со свечами в руках, родственники умершего. Нико после семинарии ни разу не был в церкви. Впрочем, был — когда венчался. Но как служит службу отец, он не слышал с детства. Захарий тотчас заметил сына, взглядом спросил его: «Чего тебе?» — и продолжал читать молитву, помахивая дароносицей.
— Истинно, истинно говорю вам, слушайте слово мое, и верующий в пославшего меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь. Истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат голос сына божия и, услышавши, оживут…
В церковь забрела слепая старуха Даре. Она подошла к гробу и, вытянув руки, притронулась к лицу покойника.
— Уберите ее! — буркнул, прервав молитву, Захарий.
Ее вывели, и она громко заплакала.
Пахло ладаном, запах которого нравился Нико, потому что был похож на запах соснового леса. Сосна не росла в Горийском уезде, и в сосновом бору он был только раз, когда ездил в Боржомское ущелье и поднялся в деревню Кечхоби, откуда был родом их дед.