Загремел дверной замок.
— Выходи! На допрос.
Его повели темными длинными коридорами, и он жадно всматривался в глазки на дверях — не мелькнет ли в них знакомое лицо.
За столом сидел жандармский ротмистр.
— Садитесь, господин Кецховели. Ротмистр Лунич.
Ладо сел, припомнив, что заметил ротмистра в день приезда в Тифлис на станции. С того времени, как его привезли сюда, он видел только двух надзирателей и нескольких стражников, которые под вечер заносили в камеру парашу. Появление нового человеческого лица, даже принадлежащего жандарму, было разнообразием. Кроме того, вызов на допрос означал, что дело его сдвинулось с мертвой точки.
— Наша беседа, если можно так выразиться, предварительная, — сказал Лунич. — Господин товарищ прокурора сегодня занят… Чему вы улыбаетесь, разрешите узнать?
— Забавное сочетание: «господин товарищ прокурора», — ответил Ладо.
- Согласен, юмористично. Скажите, господин Кецховели, откуда я могу вас знать, где мы могли с вами раньше видеться? Закуривайте.
— Воздержусь. И мне знакомо ваше лицо.
— Любопытно.
Майдан, толпа, жандармский офицер в коляске… Кажется, Ладо показал ему кукиш. Напомнить ему? Неужели у ротмистра такая хорошая зрительная память, что он спустя столько времени вспомнил лицо, случайно выхваченное взглядом из толпы? Потом они виделись на станции, когда Ладо привезли из Баку.
Настроение у Лунича было приподнятое. Дебиль сказал, что он не забудет заслуг Лупича, если следствие по делу Кецховели пройдет успешно. Вчера вечером совершенно неожиданно к нему домой приехала в фаэтоне Амалия. А сегодня он видит перед собой Кецховели, и то, что Кецховели держит себя со спокойным достоинством, тоже отрадно, ибо подтверждает предположение о сильном противнике.
— У вас есть ко мне какие-нибудь просьбы или вопросы, господин Кецховели?
— Да. Почему мне не дали свиданий с родными, почему перестали разрешать писать письма, почему не доставляют писем от родных, почему не удовлетворена моя просьба насчет книг? Я уверен, что книги находятся у вас.
— Свидания? Посмотрим… На переписку я вам дам разрешение, насчет книг, господин… Кстати, к какому имени вы более привыкли — Деметрадзе, Деметрашвили, Георгобиани, Бастьян?
— Кецховели. Так что же насчет книг?
— Доложу начальству вашу просьбу. На первом допросе в Баку вы заявили, что ваши единомышленники знали вас под другими именами.
— Да, только я не называл случайных в этом деле людей революционерами-единомышленниками.
— Господин Кецховели, это еще не допрос, вы видите, что протокол не ведется, удовлетворите мое любопытство — по какой причине вы назвали себя, имея возможность скрыться?
— Я объяснил причину на допросах в Баку.
Лунич сощурился.
— Иного ответа не ждал от вас. Однако учтите, нам известно больше, нежели вы предполагаете.
Кепховели откровенно заскучал.
— А мадам Гинзбург относится к числу ваших единомышленников?
— Я не знаком с мадам Гинзбург.
— Не знакомы? Разве? Скажите, какой город из тех, в которых вы побывали, — Брюссель, Марсель, Константинополь, — вам больше понравился?
Ладо пожал плечами.
— Не хотите отвечать? — осведомился Лунич. — Но вы ведь бывали за границей?
Жандармы взяли у него иностранный паспорт на имя Бастьяна. Сказать правду, что он за границей не был? Тогда они заинтересуются тем, кто приехал по этому паспорту, наведут справки и, возможно, нападут на след «Маши». Да еще начнут выяснять, где Кецховели пропадал летом, чего доброго, обнаружат, что он побывал в Киеве, в Самаре… Отрицать поездку за границу опасно, можно поставить под угрозу ареста множество людей.
— Да, бывал.
— Возвращаюсь к мадам Гинзбург. Долго продолжалось ваше знакомство с ней?
— Такой знакомой у меня не было. Я уже сказал об этом.
— Но она на допросах призналась ротмистру Вальтеру, что была знакома с вами. Не только по делам, но и…