– Пить, – простонал он, – пить…
Кто-то из бойцов поднес флагу к его губам. Он пил, захлебываясь, такой вкусной воды он еще не пил никогда.
– Кто ты? – спросил его младший лейтенант, склонившись над ним.
– Я – лейтенант НКВД. Я должен передать важное донесение Наркому НКВД.
– Вы скажите, я передам, – произнес младший лейтенант.
– Не могу, не имею права…
Никитин снова потерял сознание.
ПРОЛОГ
Никитин замолчал. Последние фразы давались ему с большим трудом. На лбу выступили крупные капли пота.
– Сестра! – громко закричал Волков. – Сестра, больному плохо!
Дверь открылась и в дверях показалась медсестра, которая держала в руках шприц. Закатав рукав нательной рубашки, она сделала укол Никитину.
– Что вы ему вкололи? – спросил ее Волков.
– Камфару! Сейчас ему станет легче…
Никитин лежал с закрытыми глазами. Воздух с хрипом вырывался из его груди, словно из рваных мехов баяна. Медсестра села на край его койки и взяла в руки его похудевшую от болезни руку. Лицо лейтенанта заострилось и стало каким-то неестественно белым.
«Умирает, – подумал Волков, – отмучился бедный».
– Сделайте что-нибудь! Вы же видите, что он умирает!
Медсестра развела руки, а затем бросилась из палаты. Через минуты две в палату буквально влетел врач. Он сел в ногах Никитина и стал нащупывать у него на руке пульс. Поднявшись с кровати, врач посмотрел на Волкова, а затем на медсестру.
– Он скончался, – тихо произнес врач и направился к двери.
Медсестра закрыла лицо покойного простыней и последовала за ним. На следующий день Волков снова стоял перед майором Еременко.
– Все, что вы изложили в своем рапорте, я прочитал, – произнес майор. – Что вы не дописали в рапорте?
«Неужели они прослушали запись их разговора? – подумал Волков. – Если это так, то мне – конец!»
– Я все изложил в рапорте. Единственно, что я опустил, это то, что в него стрелял сотрудник НКВД некто Иван Константинович.
Глаза майора сощурились и стали похожи на две амбразуры дота. Он явно не верил ему. Он долго смотрел в глаза Волкова, пока тот не опустил свои глаза в пол.
– Он вам сообщил место, где находятся ценности?
«Выходит, Иван Константинович не перешел линию фронта, – подумал лейтенант. – А иначе бы не было этих вопросов».
– Похоже, Никитин не знал этого места, а иначе бы он мне все рассказал, товарищ майор.
Еременко усмехнулся.
– Так о чем вы так долго шептались с Никитиным? Я жду ответа….
Волков промолчал, а затем, словно спохватившись, произнес
– Он о чем-то говорил, товарищ майор. Но речь его была бессвязной, и мне показалось, что он просто бредит. Да и узнал он меня не сразу…
Майор встал из-за стола и вплотную подошел к Волкову.
– Сынок! Ты знаешь, что тебе грозит? Нет не фронт, а намного хуже фронта. Я сгною тебя в тюрьме…
– За что, товарищ майор?
– Зато, что ты хочешь присвоить ценности, принадлежащие государству. Ты это понял?
Волков кивнул головой.
«Какая разница, как умереть, – подумал он. – Расскажи я сейчас майору о том, где находятся ценности, и он лично расстреляет меня прямо во дворе НКВД. А так, есть маленький шанс, пусть мизерный, но шанс».
Майор подошел к столу и нажал на кнопку звонка. Через мгновение в дверях выросли две фигуры.
– Отведите его в камеру, – приказал он конвойным. – Если что-то вспомнишь, Волков, дай знать.
Коридор, по которому вели Волкова, был довольно узким и длинным.
– Стоять! Лицом к стене! – приказал один из конвойных.
Его завели в небольшую камеру, сняли с него с ремни. В камере пахло сыростью и плесенью. Металлическая дверь с грохотом закрылась, оставив его одного со своими мыслями.
***
Прошел месяц. Услышав шаги в коридоре, Волков невольно вздрогнул. Шаги затихли около его двери. Глазок приоткрылся на несколько секунд и снова закрылся. Из-за двери послышался сначала шорох, а затем снова раздались удаляющие от двери шаги. Откуда-то из глубин коридора донесся сильный надрывный крик. Так обычно кричат люди от дикой боли.
Волков закрыл глаза и спиной прислонился к влажной от сырости стене. Он хорошо знал, что суда для него не будет, его просто или сгноят в камере, или в лучшем случае – расстреляют. Перед глазами, словно в кино, поплыли кадры допросов. Его били так, что он терял сознание, связывали очень изощренно и оставляли в таком виде на несколько часов. В эти моменты ему казалось, что руки буквально отвалятся сами собой, без всяких усилий с его стороны, то есть просто отомрут. Однако, он молчал. Сейчас он и сам не понимал, почему молчал. Холодная и влажная стена вызвала у него озноб. Он отодвинулся от стены и поднялся на ноги. Он попытался сделать несколько шагов, но понял, что не может. Опухшие от побоев ноги не хотели подчиняться ему.