— И я тоже не понимаю, зачем спрашивать, если все равно нет? — Брови девушки тоже оказались гуттаперчевыми. Брови, которые могли бы достать апогеем дуги до выпуклой доли лба — такого он не встречал, и эти брови его заинтересовали.
— Это очень по-немецки; если в инструкции предписано спросить — спросят. И очень по-австрийски — что омлета не хватило, — девушка продолжила сыпать словами.
— Часто бываете в Европе? Познали немецкий орднунг? — вступил в права участника диалога Новиков.
— Нет, скорее австрийский озохенвей, — живо, не раздумывая, среагировала девица.
— Живете или работаете? — пропустив озохенвей, продолжил допрос Константин. Ему любопытно было наблюдать за лицом.
— В культурную столицу я по работе.
— По тревожному письму?
— По тревожному нас в Саратов или в Урюпинск. А сюда — по культурной потребности. Для ее удовлетворения.
— Потребности или надобности?
— Это откуда думать…
— А откуда можно думать? Разве не из головы? Есть варианты?
— Можно из прошлого. В Урюпинске мы тоже бывали. Можно из будущего. А если из настоящего — то по надобности. Согласны?
Новиков прищурил глаз. Какое разнообразие овалов предоставляет это лицо!
— А почему Вы решили, что я согласен? На мне написано, что я действую по надобности, и что я — не гласная, а согласная?
— Шутите?
— Ничуть. Я не умею шутить.
— Принято. Вы дольше обычного разглядывали облака для мужчины с такими набитыми кулаками, так что как раз наоборот.
— Так Вы — журналистка? — нахмурился мужчина, срезав линию про облака и про кулаки. Ближе к сути!
— Точно. Хотела быть писательницей, училась на филолога, а стала журналисткой.
Константин хмыкнул. Он не любит журналистов. Кто их сейчас на Руси любит, из честных то, из пахотных, из тех, кто в пахоту по нос да уши, когда свистят мушки над головой. Но говорить об этом девушке он не счёл уместным, разглядев в том свой профит.
— А дальше? То есть если из будущего?
— Из будущего? Ну, женой, матерью, переводчицей.
— Почему переводчицей? — не ожидал мужчина.
— Знание языков плюс работа на дому. А в секретарши не гожусь, я девица забывчивая и не обязательная. Больше ничего не умею. Мне ещё прочили в актрисы — за подвижное мое личико. Только актерство — не мое, актрисы — части речи зависимые.
— От режиссера?
— Нет, от костюмера… Вы ешьте, ешьте.
За разговором курочка успела остыть и превратилась в кусок каучука. Но у Константина крепкие, привычные к подошвам зубы. А вот что для него осталось загадкой, так это способность соседки есть и говорить одновременно, то есть загружать в нижний овал еду, изыскивая крохотные промежутки между словами, и справляться с нею, видимо, не жуя. Не целиком же она глотает каучук! Это из-за глотания у неё глаза разлились на пол лица и зазеленели. Новиков внимателен к глазам. У Софии радужные были каку дикой кошки, мерцающие, темно-зеленые, опасные были глаза. Украинский снайпер попал ей в глаз. Тоже биатлонист, вражина. Ей ровня…
А у этой девушки глаза зелены иначе. Ее глаза не воюют. Ни со вселенским злом, ни с мужчиной. Они еще радуются миру. Кажущийся парадокс — можно согласиться на послабление себе, можно согласиться с формулой, что мир — не отсутствие войны, а возможность безмятежной молодости и радости. Но ведь именно молодость — это уголек войны! Мир — не отсутствие войны. Мир, наверное, это возможность любви… Всякому воевавшему и не сошедшему с ума, хоть минуты бы вот таких глаз над облаками!
— А по-болгарски Вы тоже можете? — чтобы не выдать себя, поинтересовался Новиков. Лицо девушки остановилось в устойчивом удивленном выражении.
— Откуда Вам-то это известно? Вы что, ко мне от ФСБ приставлены?
— Тогда уж от СВР. А Вы зря волнуетесь. Я наугад спросил. По Вашему, из прошлого. Что, попал? Был бы я шпион, не спросил бы…
— Забавно у Вас чукчи пляшут. А я уже заподозрила конкурентов, что шпиона мне в попутчики снарядили. А что, интервью с Нагдеманом того стоит.
— Стоп! Вы собираетесь интервьюировать Нагдемана?
Константин развернулся к девушке всем корпусом. Взгляд на миг стал таким сосредоточенным и пристальным, что соседка от неожиданности отстранилась от него.
— Что не так? — вырвалось у неё.
Новиков оставил вопрос без ответа, не обратив на него внимания. Он уже знал, что эта девушка ему нужна, и их соседство вряд ли можно счесть случайностью. Дядя Эдик в серьезные минуты утверждал, что бог ведет непримиримую борьбу против зла случайности, а до крови человеческой ему дела нет. Поэтому он не дал женщине силы над мужчиной, но дал над ним власть. И ждет, когда же она его одолеет, и утвердит над случайностью закономерность. Это было совсем не понятно, но в то же время ясно как день. Да, ведь Эдик говорил еще, что бог столь же придирчив, сколь сложен физический мир. Но столь же прост, как глухота… Этот образ бога здесь, на высоте, над ватными клубами облаков, теперь казался особенно ясен… Глухота бога — это то, что подтверждает необходимость пути в Вену…