А Константин после завтрака тоже сразу ушёл в город. Понравился ли он журналистке? Нельзя сказать, чтобы ответа на этот вопрос не искало его сердце, но поэзии он готов был отдать ночь, а не день. Его занимало другое — окажется ли в офисе его старый приятель Герольф Штурм. Герольф — не вполне австриец, потому что жена у него русская, курносая, скуластая, в веснушках и на всю голову отмороженная. И мужа она воспитала, как подобает. То есть по образу и подобию. И коммерческих предложений от семейства Штурм Константин получил великое множество, одно веселее другого. Только дел с ними не разу не вёл — слишком уж лихой была Лена Штурм!
— Костян, а давай к нам с Герычем в партнеры. Мы тут в секс-утехи вложились. Арендовали транспортный вертолёт, а в нем сделаем кабинки для утех богатых и красивых. И пересдадим дальше в наём, никакого сутенерства. А ты нам шли туристов — в Европу от Владивостока и Мурманска до Лиссабона. У вас — нас таких выше горла. Как тебе бизнес-план? — убеждала она его, сидя в голубеньких шортиках, ножка на ножке, и в голубеньком купальнике аж в пять утра в Костиной московской квартире, на старом топчане, покрытом клетчатой рогожкой.
В тот год стояло душное лето, от Валдая до Подмосковья тлели торфяники, и им двоим не спалось, а Герольф, не сдюжив все-таки смеси водки, красного и пива, отполз в ванную, оставив на полу длинный кровавый след — австриец не выпустил из руки «гранату» старомодного портвейна.
У Новикова с Ленкой никогда ничего такого не было. Друг и подруга. Настоящие приятели. Ленка в его жизни возникла через ее первого — а тот был приднестровцем. С гнильцой только оказался — кинул он Ленку и на деньги и на судьбу. Да и та не растерялась, нашла себе Герольфа. А Константин был и оставался. Другом.
— Нет, Ленка, не мое это, — отвечал ей на это и на все другие предложения Константин, отвечал не напрягая ни на долю секунды свою коммерческую извилину и зная, что Лену не обидит и не удивит такой ответ. Вернее, удивит меньше, чем удивило бы согласие.
А там уж начались 2000-е, и Ленка с Герольфом выросли, в их умелых руках оказались российские хоккеисты, возжелавшие заработать в Австрии. В Ленкином вконтакте стали с ней в обнимку появляться знакомые с юности небритые рожи с мешками под глазами. Она им доставала русой макушкой до груди. В тех же синих шортиках. Их красные лапищи, оказываясь на ее белом плече, накрывали его с горкой. Константин уважал русский хоккей и сам по молодости гонял шайбу, но чем-то его смущали эти лапы, не на том они месте, казалось ему. А с чего ему так казалось, он объяснить не мог, потому что Ленка была и должна была остаться «только другом». Почему? Кто так решил? А потому, что в жизни должно быть что-то незыблемое, иначе она, жизнь, вообще ничего не стоит. Так считал он, Константин Новиков, внук Петра Новикова. Жизнь — что вьюн, тянется вверх, пока есть за что зацепиться.
— Ленка, а что, летучий бордель и шиксы меньше давали, чем хоккей и эти бегемоты? — тактично поинтересовался он.
— Что, ревнуешь? Не ревнуй. Больше. И Герольфу мужики больше по душе…
— Не сопьётся?
— Пусть тренирует печень. А то что же мне все одной! Приезжай, давай замутим, от хоккея к боксу. Или к этим, гладиаторским боям. Ты же в этом что-то понимаешь?
— Примерно как ты в хоккее. Ты и без меня справишься, а я на одно годен — твою печень чуть разгрузить.
— В том и дело. Скучно мне тут без тебя. Друзей нет.
— А те парни в доспехах?
— Это которые с клюшками? Эти ребята порченные, у них нюх развился. На евробаксы.
Хоккеисты Ленку с Герольфом кинули. А потом какие-то дяди из Екатеринбурга стали требовать от нее денег за невыполненный чужой контракт. Грозили бандитами. Навестили Ленкину мать в Новгороде-на-Волхове. И не дома, а на выходе из церкви. На Вену дохнуло девяностыми. Прислали Ленке фото с поэтической подписью. Ты живёшь ещё, моя старушка… Сергей Есенин. Ленка занервничала, попыталась отбиться сама, объяснить, уговорить, доказать, наконец, с помощью юристов. А потом поплакалась Константину. Так, от полноты чувств, без просьб о помощи. Посоветоваться! А с кем ещё? Герыч от испуга решил продать их общий домик под Веной, расплатиться и уехать к матери в Штайер, отсидеться. А Ленке — к матери, в Новгородчину. И видел он этих русских… В белых тапках.
Новикову голос Ленки не понравился. Не такой должен быть у его друзей голос. С Герольфа что взять, он не друг, он бойфренд. И махнул Константин стакан водки, а там, среди ночи, поднял с постели своего приятеля-журналиста. Тоже, кстати, из тех еще, которые обнюхались с ним в Приднестровье… Прошла неделя, и дяди в Екатеринбурге в ответ на Есенина получили прозу со Второго канала — там скупыми фразами без деепричастных оборотов говорилось о передаче, которая будет посвящена связи российского спорта и рэкета. В России и за ее пределами. В письме предлагалось дать комментарии телеканалу по некоторым недавно выяснившимся обстоятельствам. Например, по Новгороду и Вене. Сибирские дяди после получения с нарочным такой почты бесследно исчезли с Ленкиного горизонта, ее семейное счастье было спасено, а Герольф пообещал Константину поить москвича односолодовым виски до конца дней. Чьих дней, уточнять не стали. Дней — и дней. Абстракция, как и традиция — тоже основа мироздания.