Интересное наблюдение над самим собой, как над подопытным — он и не ведал, служа, что сам обладает идеальным планом, но, как утратил его, сразу это узнал. Как будто единственным свидетельством существования души может быть ее потеря. Как, почему такое происходит, профессиональный людовед, коим должен быть офицер российской разведки, должен знать. Но он не знает. Он не определил этого момента, этой точки бифуркации, и обнаружил только результат пустившего в его идеальном теле фиолетовые метастазы сарказма. Может быть, фиолетовая клякса вытекла из капсулы после грузинской войны, когда показалось, что вот он, момент истины, когда организму страны можно и неотложно нужно погнать поганой метлой всех трусов и предателей, сверху донизу — и он ждал, когда вот-вот это произойдет, он ждал этого освободительного момента еще с середины девяностых, больше десяти лет ждал, а тут люди с большими звездами, те, которые выше Вадима Власова, и уже им должно быть по долгу службы ведомо, как будет, как там, наверху, пахнет кислород — люди с большими ушами и большими звездами, многозначительно переглядываясь, заговорили о чистке… А ее — не случилось. И Власов вдруг осознал, что в его стране никто, абсолютно и безо всяких исключений никто не знает, от кого же зависит, каково оно будет, наше будущее… Как трудно служить долго тому, что еще неизвестно каким окажется! Как невыносимо хочется, оказывается, служить определенности, понял как-то Власов, — одним боком она — это зарплата, санаторий, пенсия, другим боком — идеал, смысл, рифма. Невыносимо. И вот Власов предвкушает касание с продолговатой и матовой, как поутру с холодца виноград на лозе, озерной водой. Озерцо его подернулось тиной с одного бережка и упирается в песчаный обрыв другим бережком — там сквозь песок пробились, извиваясь, словно змеи, корни сосен, что по обрезу обрыва стоят невпопад, вкривь и вкось, как будто у каждой свое солнце, свои север да юг, корни переплелись и не дают освоить песок ни случайному купальщику, ни редкому рыбаку, и то слава богу, потому что за этот обрыв Вадим Власов готов теперь душу предложить богу… И все, и больше — ни за что. Или не за что.
А вот старый Тельман — у него свое озеро, только там за верхушками сосен, разбредшимися, кто в какой уголок небесной сферы, стоит корабельный лес, и все его ветераны, как и он сам, великаны, знают, где запад и где юг… И если бы Власов задался вопросом, чего он больше всего опасается на службе, то, после ужаса отмены раннего выхода на пенсию и возведения Чванова в начальники всей службы, он бы определился в своем пространстве так: стать свидетелем и участником разочарования Тельмана. Чванову этого не понять.
Глава 21. О том, как Эрик Нагдеман отложил интервью
Эрик Нагдеман решил выполнить просьбу Бома, какой бы странной она ему ни показалась, как бы его ни удивило, если не сказать большего, поведение старшего товарища, как бы его, на самом деле, ни разозлил звонок Бома, едва не выбивший его из кокпита, что несет творца в большой космос. Музыкант, вернувшись в отель и застав жену, всем видом изобразившую обиду и отсутствие интереса к его делам, воспользовался этим и взялся за изучение своего распорядка дня, который имелся и у секретаря. Он не так прост, этот Эрик Нагдеман, он не так безнадежен в технических делах и в бюрократии. Он умеет пользоваться компьютером сам и самостоятельно вносить изменения в планы, если они оформлены в человеколюбивом «Ворде». Как опытный помощник, он принялся выискивать в плане мельчайшие минутные дыры, чтобы перенести интервью на пару часов.