Петрович не вполне оправдал его ожиданий. Вместо того, чтобы сожрать глазами письмо и, героически наморщив лоб, настрочить ответ с фронта в тыл, он взвесил его содержимое на ладони, и лишь затем вскрыл конверт. Но и тут он не стал ничего читать, как будто письма вовсе не было…
А его и не было. Петрович вместо письма извлек из конверта крохотную почтовую марку, неспешно ее рассмотрел со всех сторон, а потом, не снимая с ладони, сфотографировал на смартфон.
— Эй, есаул, еще пива за счет армии ДНР? Нет? Тогда скачи по своим делам. Благодарю за службу.
— А ответочка? — не сдержался казак.
У него оказался высокий распевный голос. «Запевала в казачьем хоре» — с неприязнью отметил комроты. Его раздражали ряженые, и чистенький казачок с мытыми напомаженными усами ему не понравился. Но, к счастью, нарочный представлял собой существо столь же воинственное, сколь одновременно любующееся самим собой, своими усами, надраенными сапогами, коротким полушубком, складно сидящим на его молодом крепком теле — и запаха антипатии он не уловил. Напротив, довольный тем, что сам комроты Петрович общается с ним вот так, на равных, и угощает пивом, казак одним протяжным спокойным глотком опустошил банку, широким жестом, на зависть инвалиду, обтер один за другим оба завихренных уса, и порхнул наверх, на воздух, в мир…
Стоило нарочному исчезнуть, как Петрович снова взялся за смартфон. Комроты понадобился интернет. Он углубился в серфинг по форумам филателистов. Наконец, Эрих Новиков обнаружил то, что искал. Об этом возвестил звучный хлопок по стойке и несдержанный возглас, которого от молчаливого мужчины не ожидал никто, включая барменшу, — та аж присела и зажмурила глаза, хотя была бывалее иных бывалых и, случалось, пиво по дребезжащим банкам разливала под разрывы снарядов и мин различного достоинства.
— Ай да Эрик Нагдеман, ай да божий сын! Все-таки молодец! М513—1! — воскликнул Петрович.
— Що ты, мой полумяный! Я от того крику пиво розхлюпала… Так що там твой божий пасинок?
Рослая девка обошла стойку и, не спросив разрешения, заглянула через плечо Петровича в смартфон. Но, ничего любопытного там не обнаружив, вернулась и взялась тереть серой тряпкой поверхность бара. В самом деле, всего-то лишь почтовая марка… Откуда ей знать, что марка, приехавшая из Ейска, значится в каталоге как одна из первых марок, выпущенных государством Израиль в память о евреях, погибших в той войне. И что Петрович, стоя напротив нее среди небогатой обстановки подвала, успел помянуть добрым словом мудрость не прямой, а извилистой, странной жизни.
Марка — это овеществленная мудрость. Марка — это средство. Это деньги. Деньги — это пули. Это люди и пули. Марка — это парадокс. Теперь завертятся шестеренки, которые, со скрипом цепляясь друг за друга, передадут сюда энергию войны. Механизм передачи этой энергии будет прост, как выстрел. Он разыщет коллекционеров, сменяет марку на мешок денег, деньги передаст Шалману, который, с мешком в руке и взглядом, способным убедить, заставит чиновников в Д-ке и даже в Ростове плясать под его дудку, не хуже заклинателя змей. И рота получит амуницию. А то и на батальон хватит… Отчего бы не помечтать… А еще на донышке мешка злата останется на посылку сестре. Ей не просто с той поры, как нынешний комроты свой собственный бизнес вложил в пули и в каски. Учеба племянника в буржуазном колледже изрядно объела семейный бюджет искренней либералки. Но благодаря марке Нагдеманов молодой человек постигнет суть немецкой инженерной науки. И хотя сестра, убежденная в том, что русские коварно напали на украинцев — детей свободы, не может смириться с выбором брата, но комроты теперь это не помеха, потому что мир состоит из двух ладоней. Он любит сестру такой, какая она есть. Его цель — чтобы племянник научился возводить хорошие мосты.
Вот он, Петрович, уже собрался уволиться — и домой, а теперь все в ином свете? Теперь есть средство. И оказывается, еще есть вера? Так что же, только в средстве ли дело? Да, хочется домой. К жене. К сыну. Но все-таки дом — это место осуществленной судьбы! А осуществлена ли она в полной их, Новиковской мере?