Выбрать главу

Вениамин Карлович поискал было, не случалось ли еще погромов у мадьяр. Но и того довольно. Явная угроза госблагопристойности. Ведь баня - что? Не только мытьё. Недаром после бани говорят, мол, как заново родился. Заново родиться - кроме прочего, через очищение душевных чакр обновление социальных ощущений. За этим - социальных связей. А для персон такого ранга - социально-политических. А тут вон что! Какая уж тут благопристойность. Действовать! Связь с банным делом очевидна, да вот что там за чёрт в бане?..

Но Действовать! Немедля! Асессорский советник вскочил, поглядел в темнеющее окно и крикнул себе коляску. В шестое жандармское, жива-а!

<p>

Отшумел шум, отзасовывались засовы. В банном отделении воцарилась мрачная гулкая тишина. Асессорский советник притаился в засаде: у шкафчиков, неподалёку от того места, где вчера в это время укладывался спать незадачливый банщик. Рядом старательно пялил во тьму глаза Ахинеев. 'А жутковато, - подумал Припрукстен, обводя взглядом омертвевшее пространство, - как в склепе.' В присутствие великана жандарма всё же было поспокойнее. Вениамин Карлович покосился на него, тот от усердия сопел носом.</p>

- Потише, вахмистр, - шикнул Припрукстен.

- Так точно, - прошелестел тот, сняв фуражку, перекрестился и засопел ещё сильнее.

В мёртвой тишине прошёл час.

- Не является, гад, - прошептал жандарм.

Прошёл ещё час. У Припрукстена затекли члены.

- Ваше высокородие, - еле слышно начал жандарм, - я вот интересуюсь: он как, через стены или как? Является-то.

Вот болван, подумал Припрукстен, и съязвил:

- А в прошлый раз как?

- Вон спод той лавки.

Помолчали.

- Ваше высокородие?

- Ну чего ещё?

- Может, оно того - пойти глянуть? Под лавку-то.

- Ступай, - раздраженно прошипел асессорский советник, а про себя подумал: - и где они берут таких остолопов?

Жандарм принял всё за чистую монету. Он тихо поднялся, на цыпочках подкрался к лавке и сел на корточки. Припрукстен только покачал головой.

Вдруг случилось неожиданное. Жандарм как сидел - так и отлетел спиною назад на целый аршин. Загремели по полу железные шайки. Припрукстен выпучил глаза. Из-под лавки вылез... чёрт! Сам чёрен, а глазьми во, как и описывал банщик.

Чёрт ловко, словно на пружинах, вскочил на тумбу, бросил взгляд на погрязшего в груде тазов жандарма, воздел руку к уху, сломил рог и мелкими шажками понёсся на Припрукстена. Тот в ужасе замер. Чёрт замахнулся мерцающим рогом, и тут грянула молния. Настоящая, с громом. Чёрт упал, а асессорский советник лишился чувств.

Придя в себя, в свете фонаря он увидел Ахинеева. Тот, приговаривая, плескал ему на лицо водой.

- Ах... - простонал асессорский советник. - Где?..

- Гото-ов, - скосил взгляд жандарм и похлопал по кобуре тяжёлого Свит-Мессона.

На полу, раскинувшись, лежал человек, с головы до пят, исключая прорезь для глаз, затянутый в чёрное трико. Рядом валялся тесачок с длинной рукоятью и квадратной гардой.

<p>

 </p>

Вечером в околоточной дежурке собралось уютное общество. Тут были и новобранцы, и старые служаки; рядовые чины и унтеры, - все, открыв рты, слушали небывалую историю. Жандармский вахмистр Ахинеев заканчивал:

- ... оказался шпиён, знаменитый нихонский ночной диверсант. И имя у него такое... как-бишь... Нинзий! А его высокородие его сразу раскусил. Он, как увидел, так и и говорит - это, говорит, Нинзий. Узнал, сталбыть.

- Голова-а! - Да-а. - Ловко! - Шалят нихошки.

- Голова, - кивнул вахмистр.

- А вот ночной шпиён, - спросил кто-то, - это как же?

- А так, - выпуская цигарковый дым, солидно сказал вахмистр. - Действует ночью.

- А днём?

- Что днём? Сказано ночью - и шабаш!

- Что ж он так?

- Пёс его знает. Я так думаю, по-привычке. У них в Нихонии ведь как: там день, а у нас ночь; ну, и наоборот. Вот и привык.

- Да-а. - Во вишь. - Да-а...

Сидели, кивали, курили. Табачный дым плотной пеленой лежал на погонах, - простых, с вензелями, лычками, просветами, - как на этих же погонах твёрдо покоилась государственная благопристойность.