Разве не парадокс: сын бедного сербского обувщика и прачки «при проклятом режиме» императора Франца Иосифа мог позволить себе с ранних лет путешествовать по Европе. Удивительно и то, что он решился на поездку к Гачиновичу с чужим паспортом, выписанным на имя некоего маляра Илии Судара, на которого был похож[329]. Стало быть, и представлялся при пересечении границы вовсе не своим именем.
К тому времени Данило уже был изрядно подкован в младобоснийских тайных кружках. Знал о Вере Засулич, «о великом самопожертвовании, хладнокровии и твердости до последнего момента Софьи Перовской» и мечтал последовать их примеру.
Можно предположить, что в Швейцарии Данило сильно пополнил свой скудный кошелек. Ибо по возвращении в Сараево он с помощью одного товарища открывает социалистический еженедельник «Колокол», выходивший под девизом: «Через национальное освобождение ко всеобщему освобождению!». Гачинович (а может быть, Троцкий в обличье оного) продолжает:
В Боснии он занялся переводами Горького, а накануне последнего покушения начал издавать собственный орган «Колокол». Впервой же статье он открыто провозгласил необходимость освобождения юго-славянской расы от австрийского ярма. (Значит, в «оккупированной» Боснии была свобода печати, и еще какая!. — И. М.). Это происходило как раз в дни большого сараевского заговора, за три недели до исторического дня 28 июня.
Данило Илич был без ума не только от Веры Засулич и Софьи Перовской, но и от Максима Горького и Леонида Андреева, Петра Кропоткина и Михаила Бакунина. Переводил и печатал их труды — интеллектуальный был малый.
Бакунинцем был и сам Гачинович, хорошо изучивший его биографию. Для него Бакунин — «пророк революции будущего, великий гений скованных народов, воплощение всех национальных и социальных движений бурного и тревожного XIX века». С трудами Кропоткина Илич познакомился благодаря Богдану Жераичу, который привез их в Боснию в 1908 году. Жераич был кропоткинцем до мозга костей:
В обществе Кропоткина он мог проводить целые дни, расширяя свой кругозор и поднимаясь все выше по лестнице революционера[330].
После неудачного покушения на губернатора Боснии в июне 1910 года следствие обнаружило у мертвого Жераича значок, идентичный титульному листу кропоткинской «Истории французской революции». Полиция оставила для своей коллекции голову Жераича, а тело тайно похоронила. Однако могила была найдена младобоснийцами, став местом их поклонения. «Несколько ночей Принцип провел на могиле Богдана Жераича в Кошеве. На деревянном кресте он ножом вырезал два слова «Богдан Жераич», а могилу украсил цветами, привезенными из Сараева», — отмечал Гачинович, положивший начало культу Жераича.
Богдану он посвятил свой очерк «Тем, кто приходят». По словам автора, и русские террористы, и младобоснийцы фанатично преданы своим целям: «забыть о себе, сгореть за других, жить в мучениях и голоде, как крестоносец пронести свою веру и победить, падая и умирая». Они верили, что повторяют «великое завещание русских поколений нескольких предшествующих десятилетий». Гачинович возвеличивал пример «святой смерти Желябова и Сони Перовской, которые погибли, как легендарные герои, в душной и тягостной атмосфере России».
Итак, до покушения остаются считанные дни, и тут Гачинович получает тревожную весточку от Илича.
В длинном письме он сообщал мне — я в это время находился уже за границей, — что он остался один в редакции «Колокола», и призывал меня на помощь.
Илич зовет Гачиновича на помощь— редактировать «Колокол», будто это сейчас самое главное! Убить эрцгерцога можно и на досуге.
Предпоследняя открытка была послана им из Х. в Герцеговине, куда он отправился по делу «Колокола» и где, вероятно, было назначено свидание с конспираторами юга. Под его подписью были карандашом набросаны несколько слов другим нашим товарищем, одним из немногих, кому посчастливилось спастись после великой катастрофы… Последний раз Илич вместе с Принципом писали мне за несколько дней до покушения. Они сообщали о внутренних распрях в нашем прежнем сараевском кружке, вызванных какими-то новыми обстоятельствами. Об этих последних говорилось иносказательно и туманно. Быть может, некоторые друзья были против дела 28 июня и пытались оказать моральное давление на группу, стремившуюся к действию во что бы то ни стало. Мне было больно читать это тревожное письмо, написанное рукою Принципа и дополненное несколькими фразами Илича. Я готовился ответить им в духе умиротворения, как вдруг на весь мир прозвучал выстрел Принципа.
Что значит: «ответить им в духе умиротворения»? Призвать Принципа и Илича к кротости и смирению? Кем-кем, а голубем мира Гачинович никогда не был, но тут, видите ли, расчувствовался… Сдается, Троцкий неплохо поработал над текстом. Если книгу Верховского марксистский редактор-дуболом перелопатил так топорно и сурово, что стыдно читать, то здесь картина совершенно иная: перо Троцкого, как бабочка, порхает над текстом. Филигранная работа! И прекрасный урок, как надо уметь прятать улики. Одни полутона, и какое многозначительное название— «Откуда пошло?». Да, недаром Троцкий еще с 1912 года подвизался балканским корреспондентом «Киевской мысли».
Издание содержал «сахарный король» Лев Бродский, богатейший из киевлян. Позже Троцкий вспоминал:
Киевская мысль» была самой распространенной на юге радикальной газетой с марксистской окраской. Такая газета могла существовать только в Киеве с его слабой промышленной жизнью, неразвитыми классовыми противоречиями и большими традициями интеллигентского либерализма[331].
Записки Гачиновича вышли в «Киевской мысли» 22 марта 1915 года, а в белградском «Пьемонте» печатались 8, 9 и 10 июля под несколько другим, но схожим названием. Троцкий, вероятно, сам прислал Гачиновичу газету. И тот добавил в текст три последние фразы: «Мой молодой друг и подумать не мог, что его геройский выстрел вызовет нынешнюю мировую войну. И, веруйте мне, когда я читаю фронтовые сообщения, в моей голове вертится страшная мысль: «Неужели мы действительно все это вызвали?».
Кстати, как вспоминает хорватский поэт Тин Уевич, Владимир, хватаясь за голову, часто повторял в ужасе: «Боже, неужели это наших рук дело?..».
Настало время обратить взор на этого младобоснийского гуру с троцкистским душком.
Владимир Гачинович родился в Боснии, близ Билечи, в 1890 году, в семье священника. Еще с гимназии парень не пользовался успехом у девушек. По рассказам Павле Бастаича, записанным Владимиром Лебедевым[332], Гачинович заочно влюбился в некую студентку М. С. Однажды, гуляя по Калемегдану (бывшей турецкой крепости) и случайно увидев возлюбленную, он почтительно снял шляпу и низко поклонился, но девушка обдала кавалера презрительным взглядом: парень был плохо одет, с длинными нечесаными волосами. Пав духом, Гачинович всю ночь сочинял ей письмо, умоляя объяснить свое поведение и простить его нечаянный поклон. Девушка, может быть, даже не читая письмо, передала его подруге, а от нее оно попало к профессору Йовану Скерличу[333], который не смог скрыть восторга: «Появился новый стилист сербской литературы!»[334]. По странному стечению обстоятельств Скерлич умер в Белграде 16 мая 1914 года, и Принцип еще успел проводить его в последний путь.
В 1910 году Владимир окончил гимназию в Белграде и поступил на юридический факультет главного сербского университета. Жениться Гачиновичу так и не привелось. Но из Белграда (по одним данным, уже осенью девятьсот десятого года, по другим — в феврале следующего) он быстро ретировался в столицу Австро-Венгрии, под своды Венского университета. Пишет статью «Млада Босна», которая, по легенде, и дала название организации. Летом 1912 года происходит его знаменательная встреча с Г. Принципом, о которой младобосниец Йован Палавестра вспоминал так:
329
N. Тrљiћ.
332
Лебедев Владимир Иванович (1883–1956) окончил Тифлисское пехотное училище. Во время революции 1905 года член Военной организации партии эсеров; принимал участие в руководстве севастопольским восстанием (1907), после подавления которого бежал во Францию; один из редакторов эсеровского журнала «За народ». В период Первой мировой войны вступил добровольцем во французскую армию, лейтенант французской службы; воевал на Салоникском фронте. С мая 1917 — помощник военного и морского министра Керенского; в июле-августе — управляющий морским министерством. Октябрьский переворот воспринял резко отрицательно. В июне 1918 в Самаре назначен членом Военного штаба Комуча. Участник Государственного совещания в Уфе (сентябрь 1918). Из протокола допроса (18.03.1922) бывшего члена ЦК эсеров К. Буревого: «Восстание рабочих Иващенковского завода против власти Учредительного собрания было подавлено войсками Народной армии… Политику жестокой расправы в районе Сызрани производил Уполномоченный Комитета членов Учредительного собрания Лебедев Владимир Иванович, состоявший потом товарищем военного министра, член Комитета Учредительного собрания. Деятельность Лебедева и его полевого суда производила на эсеров гнетущее впечатление».
В эмиграции в Париже (1919), затем в Праге, где был членом редколлегии журнала «Воля России» (1921-32). Директор журнала «Руски архив» (1928-39), один из руководителей Земгора в Белграде. Был членом парижской масонской ложи «Космос» в составе Великой Ложи Франции. С 1936 года редактировал в Чикаго газету «Рассвет», сотрудник редакции газеты «Новое русское слово».