Тогда я предложил Крестьянинову статью А. Смирнова «Масоны на русском флоте», вышедшую в одном из популярных журнальчиков. Автор, действительный член Кронштадтского морского собрания, подводит нас к мысли, что Кронштадт, по сути, был гнездом «вольных каменщиков», как и Белград, впрочем, многие здания которого изобилуют масонскими символами во многом потому, что облик межвоенного Белграда формировали русские архитекторы-эмигранты, которые были братьями ложи «Максим Ковалевский». Получается, что в этом смысле Кронштадт и Белград — города-побратимы. Но ведь Кронштадт— еще и синоним русского флота. И вот что пишет А. Смирнов:
Только по приблизительным данным в разное время «вольными каменщиками» были 52 адмирала российского флота. Пятеро из них — генерал-адмиралы, трое — президенты и вице-президенты Адмиралтейств коллегии, восемь— морские министры, еще пятеро — директора Морского кадетского корпуса, один— президент Российской академии наук. Неслучайно авторитетный русский историк-масоновед Георгий Вернадский прямо обозначил значение масонства в истории Императорского флота: «Ранние ростки русского масонства особенно возможны во флоте, так как флот был создан почти всецело по западному образцу и под западным влиянием».
Императорский флот России в конце XVII века начал свою историю под масонским фартуком. И закончил ее в 1917-м так же. Последний морской министр России, контр-адмирал Дмитрий Вердеревский [481] , как почти все министры Временного правительства Ф. Керенского, был масоном. В кабинет царского морского министра, вскоре после отречения монарха, Вердеревский шагнул с мостика крейсера «Богатырь», вероятно намереваясь добиваться расцвета военно-морского могущества державы. Увы, его коллега и тоже масон, военный министр Временного правительства Александр Верховский, так вспоминал о смысле деятельности адмирала Вердеревского в период сентября 1917 года: «Только два человека понимали, что в действительности происходит — он и я».
В эмиграции масонская карьера экс-адмирала Вердеревского пошла вверх. Ветеран еще дореволюционных русских масонских лож «Астрея» и «Юпитер», министр-изгнанник стал Вторым Хранителем Входов, членом масонского Верховного Совета. А в 1931 году был избран Досточтимым Мастером. Неужели его ценили так высоко за мастерский развал русского флота?..
Что касается исторической фиксации присутствия масонов на русском флоте, тут осторожность ученых до некоторой степени понятна. Помимо признания, что большая часть российского высшего адмиралитета и столичного морского офицерства — «вольные каменщики», придется доказывать и неизбежную связь между решениями мастеров лож и приказами флотоводцев и министров. И, следовательно, дать этой связи оценку — вред или пользу принесло российскому флоту управление руками в масонских перчатках[482].
К сказанному стоит добавить, что, «возвратившись из заграничного путешествия в 1717 году, Петр I сам лично учредил ложу в Кронштадте по актам, данным ему иноземными масонскими водителями». Об этом писал масонский журнал «Море», выходивший в начале XX века[483].
Как мне показалось, прочитанное стало для флотского историка В. Я. Крестьянинова достаточно большим откровением. В растерянности он набрал телефон контр-адмирала А. В. Спешилова, председателя Кронштадтского морского собрания. Александр Викторович подтвердил, что Александр Смирнов действительно «их человек», состоит членом организации, но где сейчас находится и как с ним связаться, ответить затруднился. «Через несколько дней мы его разыщем и все выясним, — пообещал Крестьянинов. — Тогда и поговорим». Конечно, это была дипломатическая уловка, и я прекрасно понял, что тема закрыта. Как сказал один ведущий российский архивист, некоторые архивные тайны лучше навеки положить под сукно.
Журнал «Тайны XX века» от науки далек, поэтому один из моих коллег попросил оценить изыскания Смирнова известного российского историка, специалиста по февральской смуте М. А. Бабкина. «Прекрасная статья!» — резюмировал профессор.
Эпилог
Мнение России следующее: убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда и его жены — ужасное преступление, совершенное отдельными сербами. Но где доказательство того, что сербское правительство причастно к этому преступлению?
Сараевская эпопея стала незабываемой страницей гражданской войны в Югославии. Этот город стоил великой борьбы. Нобелевский лауреат Иво Андрич запечатлел Сараево таким:
По кручам взбираются отвесные, воспетые в песнях сараевские сады, а между ними спускаются вниз, подобно узким лавинам снега, многочисленные и столь своеобразные мусульманские белые кладбища. (Я не знаю, игра ли это ощущений или недоступная логика чувств, но мне всегда казалось, будто сады в самом деле поднимаются вверх, а кладбища спускаются). С приближением неторопливых сумерек белизна надгробных камней выступает еще сильнее. Многие из этих узких и продолговатых камней накренились, будто намереваясь улечься в могилу вместе со своим хозяином. Кое-где они посеяны так густо и беспорядочно и так наклонены, что напоминают колосья, смятые и поваленные ветром…
Внизу под нами утопает в фиолетовых сумерках старое Сараево, со строениями всех эпох и стилей, старыми и новыми церквами, синагогами и многочисленными мечетями, рядом с которыми растут тополя, стройные и высокие, как минареты. Город мятежей и войн, денег и голодных лет, чумных эпидемий и опустошительных пожаров, город умельцев, неизменно любивших жизнь, хотя и знавших ее с оборотной стороны. При последних отсветах дня город кажется исполненным древней мудрости; морщинами подвигов и векового опыта пролегли на нем линии улиц, извилистые и смелые — из турецких времен, прямые и крутые — из времен австрийских. Эти два типа городских улиц пока различаются вполне отчетливо, словно алфавиты двух различных рукописей и языков. Сгущающиеся сумерки все больше уравнивают их, заставляя слиться в неразборчивой повести всеобщей ночи, которая накрывает историю и легенды, деяния чужеземных завоевателей и местных мелких и крупных тиранов и олигархов, движения народных масс, долгие и запутанные счета и расчеты между теми, кто имеет, но не дает, и теми у кого нет ничего, кроме нужды.
Та «неразборчивая повесть всеобщей ночи» — воистину Варфоломеевской — вписала в историю Сараева свои самые кровавые письмена.
Подписание Дейтонского мира шокировало сербское Сараево: соглашение практически весь город отдавало в руки мусульман. В начале марта 1996 года начинается исход сербов из Сараева. Снежные вихри и 20-градусные морозы сопровождают тысячи грузовиков, которые вместе со скарбом увозят сербов в неизвестность. Вот как описывает публицист Лиляна Булатович гибель сербского Сараева при полном равнодушии официального Белграда:
Через два года после смерти Ани (дочери ген. Р. Младича. — И. М.), после поминок, в квартире Младичей, за круглым столом в столовой, сидим мы впятером-вшестером. В Боснии продолжается горькое несчастье: исход сербов из родного Сараева, но средства массовой информации Сербии молчат об этом.
481
Вердеревский Дмитрий Николаевич (1873–1947, Париж) — контр-адмирал, морской министр Временного правительства (1917); виднейший масон; друг и коллега А. И. Верховского.