Да, мы к свободе, конечно, не привыкли, и за 300 лет петербургского периода, и за 70 лет советского. К свободе трудно привыкать. И трудно понимать друг друга: после десятилетий принудительного единомыслия оказалось, что мысли наши разбрелись на 77 дорог, мы как будто уже не соотечественники, не люди одной страны, мы все говорим разное. И нам нужно искать общения, все виды общений, чтобы друг друга убеждать, а не механическим голосованием давить.
Это механическое голосование, которое мы заимствовали у Запада, — оно у нас сколько-то просуществует, однако это не общерусская, не древнерусская манера, вот земство как раз не им руководилось. Механическое голосование — это количественное голосование. Не вам, студентам университета, говорить, как различаются в ранге количество и качество. Количественное голосование: каждому один голос. Умудрённый жизненным опытом старик — и абсолютный сопляк; человек высокой квалификации — и юнец, который ещё ни к чему не приложил руки; человек честный, добросовестный — и последний жулик, — каждый имеет один голос. И так мы это приняли, и в нашем уродливом парламентаризме это есть, и будет пока существовать, и неизбежно сегодня с этим считаться.
# Тут меня упрекали, что я разрушал двуполюсный мир. Я согласен этот упрёк принять: в том смысле разрушал, что, находясь в СССР, не боялся, когда головы секли, говорить о коммунизме всё, что я думал. А когда меня выслали на Запад, то, не боясь того, что нахожусь на американской земле, на их земле, я говорил всё, что думал, — о западной жизни, об Америке. И там находились такие, что писали жирными заголовками: пошёл вон, если тебе не нравится наша страна! убирайся в СССР! Да, я разрушал двуполюсный мир. Но он и не должен быть двуполюсным. Он должен быть многополюсным. Он имеет право на высокое и объёмное многообразие. Вот эти разговоры: «правое», «левое», — я их не принимаю, я просто вообще не понимаю, «правое-левое», в нашей стране даже запутались теперь, кто правый, кто левый; вот за это время переменилось: кто были «правые» — они уже «левые», и наоборот. Это всё — в плоскости, а надо мыслить в трёхмерном, четырёхмерном измерении.
# О реабилитированных. Здесь выступало сегодня несколько человек, в прошлом репрессированных, говорили они на разном уровне, некоторые только о себе, другие об общей проблеме. Ну, что сказать… У нас закон о реабилитации, как большинство законов, — на бумаге. В иных случаях, чтобы получить компенсацию, нужно иметь семь пядей во лбу или невероятное, сказочное везение. Например, если ты был раскулачен, докажи, что у тебя была действительно отобрана хата 65 лет назад и две коровы, вот справку принеси, найди такую справку сейчас. А если сослали крестьянина, и с ним сына семилетнего и девочку пятилетнюю, вся жизнь их искорёжена, отец умер давно, а им теперь говорят: да, вы пострадавшие, но косвенно, не того порядка, не вас же сослали. — Да как не сослали, нас с родителями и сослали, мы ещё дольшую, ещё худшую жизнь провели! — Справку, справку, справку… Ждут, чтобы все репрессированные вымерли, и никому бы ничего не платить. Не лучше дело обстоит и с бывшими зэками. Что у тебя инвалидность получена на лагерном производстве — принеси справку из лагерной больницы, которая не существует уже 30 лет.
Всё это, да, перекликается с вопросом о покаянии или раскаянии. Да, ещё в 74-м году, 21 год назад, в самиздатском сборнике «Из-под глыб», в статье «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», я призывал, писал, что по-настоящему нация может очиститься, очистить душу свою через раскаяние. А — есть национальная душа. И мы несём груз предков, и свой груз передаём потомкам, это не просто личная ответственность.
А дальше наступил у нас светлый век гласности, и я продолжал призывать к покаянию, к раскаянию, — и было кого. Были, и сейчас всё ещё есть, — прямые палачи, кто расстреливал, — и ничего, живут на персональных пенсиях; и те, кто были просто тюремщиками; и те, кто доносили; и те, кто просто голосовали на парткомах за несправедливые решения, — множество таких. Кто из них покаялся? Приехал ко мне Говорухин в Вермонт, брать интервью. Я говорю: пока не будет покаяния — не очистится атмосфера в нашей стране. Он рассмеялся мне в лицо: да не будет никогда! И оказался прав. Нет, не будет. Ну что ж. Могу только сказать — в 1991 году был момент, в конце августа, когда могло начаться наше оздоровительное движение. Но тут же выкрикнули лозунг: «не надо охоты на ведьм!» Первые наши радикал-демократы кричали: «только не охота на ведьм!» Ну, не надо. Так ведьмы укрепились — и пошли снова на нас. И мы живём в атмосфере смрадной, мы взяли с собой всех нераскаявшихся и понесём их до смерти в нашей среде, и многих на высоких постах, и так будет удлинён наш путь, в нравственном отношении на 20-30-40 лет, и никуда не денешься. Да, покаяние нужно, и именно личное. Хотя в аппарате насилия участвовало, скажем, 10 процентов, но из остальных 90 процентов — сколькие проходили мимо, видя несправедливость, видя, как топчут людей, и молчали, чтоб только сохранить себя и свою семью. Их не обвинишь, но сказать, что у них чиста душа, тоже не скажешь. А у кого-то — и чиста.