Мистер Монтгомери?
Корделия сжала мою руку.
– Да, – прохрипел я.
– Идеально. Не могли бы вы сказать мне, сколько пальцев я показываю? – она подняла руку. Я увидел именно это. Там были тени. Очертания. Может быть, кольцо, поблескивающее на свету. Три пальца. Четыре. Или, может быть, все. – Вы можете сосчитать их?
Когда я не ответил, Корделия снова сжала мою руку.
– Я ничего не вижу.
– Хорошо. Не стоит беспокоиться. Я позову доктора.
Корделия подождала, пока медсестра уйдет, прежде чем заговорить.
– Прости. Я сказала им, что ты мой муж. Иначе они не позволили бы мне остаться. Они не дали бы мне никакой информации. Я не могла допустить, чтобы тебе сделали операцию на мозге, а я ждала в каком-то отеле поблизости. Итак, ты теперь мистер Монтгомери. Если тебе от этого станет легче, даже парижане знают мою семью, так что все заботились о тебе наилучшим образом. Держу пари, ты даже получишь красное желе, а не зеленое.
Она говорила бессвязно. Я пытался следовать за ходом её мыслей, но мой собственный разум всё ещё был вялым.
– Просто скажи мне, – прохрипел я.
– Это было кровоизлияние в мозг. К счастью, незначительное. Они быстро вытащили тебя с той арены и отправили в операционную. Но это всё равно повредило твою зрительную кору.
Арена. Она была там.
– Ты в Париже.
– Я же говорила тебе. Я всегда приду за тобой.
– Петя? Пресс-конференция?
– Он мертв. Твой дядя ушел навсегда, – её рука скользнула по моей руке на грудь. – И Юрий, или как там его на самом деле зовут, находится под стражей за нападение на Сайласа Уиттейкера, и потому что, оказывается, уши – это что-то вроде отпечатков пальцев, да? Это облегчает поимку преступников, находящихся в международном розыске.
Я едва мог разглядеть очертания её розовых губ, но услышал улыбку облегчения в её голосе.
– Узнал об этом из одного из твоих документальных фильмов.
– Ты заговорил. Ты узнал, что происходит, и использовал дюжину камер, направленных на тебя. Ты выступил против своего дяди, – её кончики пальцев прошлись по моему виску. – Я так горжусь тобой.
– Мне следовало сделать это гораздо раньше. Мы бы не...
– Нет, делай этого. Мы больше не виним себя за то, через что они заставили нас пройти, и за то, какими людьми мы стали благодаря им. Теперь мы просто двигаемся вперёд.
– Кто это «они»?
От ответа Корделию спас щелчок открывающейся двери.
– Мистер Монтгомери, меня зовут доктор Пеллетье, приятно официально познакомиться с вами, – как и медсестру, я не мог разглядеть доктора, пока она не подошла к кровати. Она была размытой или бежево-белой с головы до ног, но казалось, что она листает мою медицинскую карту. – Как ты себя чувствуешь?
Какое-то время – это могло занять тридцать минут или три часа – я отвечал на вопросы, сдавал анализы и обследовался и снова и снова выслушивал одну и ту же медицинскую чушь. Даже несмотря на обещание некоторого улучшения в течение следующих пары недель, всё сводилось к следующему:
Мой мозг окончательно испорчен.
Когда мои веки стали слишком тяжелыми, чтобы держать их открытыми, они сказали мне отдохнуть, как будто у меня был выбор в этом вопросе. Моё тело вынуждало меня к этому.
Как только дверь захлопнулась, матрас прогнулся под весом Корделии. Она положила мою руку себе на плечи, а сама уютно устроилась, положив голову мне на грудь. Это было похоже на обычное движение, и мне потребовалась секунда, чтобы понять, что она обычно так спала. Я почувствовал её рядом с собой перед тем, как проснуться.
– Как долго я был без сознания?
– Четыре дня. Твои двоюродные сестры приносили еду, и медсестры настолько сочувствуют мне, что продолжают приносить чай. Очевидно, ходят слухи, что я беременна.
– А мой дядя правда мертв?
– Да, – выдохнула она. – Я застрелила его. Если кто-нибудь спросит, это сделал Лука. Но я застрелила его, так что я знаю, что он действительно очень мертв.
– Корделия...
– Сейчас тебе нужно отдохнуть. Доктор сказал тебе отдыхать. Мы можем поговорить об этом завтра.
У меня не было выбора, ни от нее, ни от моего слабого мозга, который погрузил меня в глубокий сон, прежде чем я смог произнести ещё хоть слово.
– Ты знала? – спросил я.
– Хм, – Корделия втянула воздух. – Последние несколько дней, да. Лука сказал мне об этом перед приездом сюда.
При дневном свете, льющемся через окна, было легче разглядеть, как она поворачивала голову взад-вперед между мной и Лукой. Я не мог прочитать выражение её лица, но я всё ещё мог видеть её прекрасные голубые глаза.
– Хорошо.
– Я же сказал, я должен тебе больше, чем гребаную машину. Я буду должен тебе до конца наших жизней. Ну, до конца твоей жизни. Похоже, ты упадешь замертво намного раньше меня, братан.
– Заткнись, – прошипела Корделия и резко обернулась.
– Ой. Черт. Может, тебе стоит выйти на ринг, а?
– Всё в порядке, – снова сказал я и потянулся к руке Корделии. Она мгновенно переплела свои пальцы с моими. Это было единственное, что имело значение. Даже зная, что именно мой отец похитил её, Корделия была здесь. Она выбирала меня, несмотря ни на что, снова и снова. И я бы никогда не узнал её, если бы не мой кузен. – Ты мне ничего не должен, Лука.
– Ты можешь просто держать нас в стороне от всего этого, пожалуйста? – добавила Корделия. – Мы двигаемся дальше. Может, тебе тоже стоит. Ты ведь занимаешься автомобилями, верно?
– Да, я занимаюсь автомобилями, – усмехнулся Лука, и я знал его достаточно хорошо, чтобы понять, что он не собирается двигаться дальше. – Кстати, о движении дальше, где эта ужасная вещь?
– Это не так уж ужасно.
– Ага, – Лука обошел мою кровать, и я приподнялся на матрасе. Он схватил что-то большое фиолетового цвета с бокового столика. – Как мне его включить?
– Что это? – спросил я.
– Моя брошь, – ответила Корделия. – Одна из них. Сайлас помог мне её переделать.
– Сайлас? – спросил я, и Лука прищелкнул языком.
– Серьезно, если бы у тебя не было огромной повязки на голове, я бы тебя ударил. Тебя и каждого натурала, которого так легко отвлечь сиськами. Я думал, ты застрелил Льва, потому что он понял, что Корделия записывает церемонию отлучения Ирины от семьи.
– Я не...
– Я снимала. Вот, – Корделия выхватила у Луки свою брошь и вложила мне в ладонь, всю в оборках и лентах. – Здесь есть маленькая камера, – она осторожно перевернула брошь, пока я не ощутил маленькую гладкую поверхность. Даже поднеся её к свету, я смог разглядеть только фиолетовую полоску с маленькой темной точкой.
Я ломал голову, пытаясь вспомнить, во что она была одета, когда пришла в дом моего дяди. На груди у неё был огромный бант. Она отбросила его в сторону прямо перед тем, как я набросился на неё. И когда она пришла на мой бой в Канаде, на ней был другой бант – и она не позволила мне затащить её в душ в одежде.