— Правильно, правильно! — я даже не знаю, кто это кричит, потому что я настолько в ужасе, что не могу делать что-то кроме того, чтобы смотреть на тот кошмар, что творится передо мной, абсолютно ошеломленная. Как такое возможно, что это происходит на самом деле? Что мой парень действительно настолько нахрен туп?
— ПАУК ничего не значат, — беззаботно продолжает Джеймс. Он смотрит на меня и быстро подмигивает. Наверное, предполагалось, что я должна счесть это очаровательным. Я не считаю. Но Джеймс не замечает, конечно, потому что слишком уж захвачен собой и своим планом. — Мой отец не сдавал свои ПАУК. Черт, он даже на седьмом курсе не учился!
Многие кажутся шокированными подобным известием. Я клянусь, несколько человек даже вскрикнули, когда им раскрыли такую потрясающую и шокирующую информацию. Это просто смешно, то, как они относятся к нему как к какому-то пророку или типа того, а не как к такому же тупоголовому бездельнику, как и они все.
— Ну, и что нам тогда делать? — снова этот идиот Маркус. Он выглядит как восторженный щенок, и мне ужасно хочется его ударить.
— Вот что мы сделаем, друг, — немедленно отвечает Джеймс. — Мы скажем, чтобы они взяли свои ПАУКи и подтерлись ими. Мы просто тупо откажемся их сдавать. Мы даже устроим забастовку протеста, если понадобится!
Весь зал наполнился ревом восторга и радости. Я просто безнадежно смотрела, зная, что, что бы я ни сказала, это не остановит это безумие. На другой стороне зала я вижу глаза своих софакультетников, и я знаю, что они думают. Они думают, что я в этом замешана, и теперь я буду еще большим изгоем, чем раньше. И десяти минут не пройдет после того, как мы покинем комнату, как двое или трое из них побегут жаловаться разным учителям, и уверена, меня назовут одной из тех, кто устроил беспорядки. В скором времени меня достает весь этот идиотизм, и я отворачиваюсь к книге, решив не вмешиваться в это. Все равно никто не замечает, по крайней мере, за гриффиндорским столом. Они слишком погружены в планирование того, что, как они думают, станет одной из важнейших вех в истории Хогвартса. На секунду я задумываюсь, а не вернуться ли за свой стол, но мне не слишком хочется выслушивать нотацию, что меня наверняка ожидает. Так что я остаюсь и пытаюсь забыть все это.
В конце концов, профессор Лонгботтом приходит нас проверить, и, само собой, он понимает, что что-то не так в ту же секунду, как входит в зал и видит полнейший хаос. Он велит Джеймсу слезть со стола, а остальным — вернуться на свои места и продолжить занятия. Джеймс останавливает его, и я знаю, что это не кончится хорошо.
Мои подозрения подтверждаются, когда он говорит:
— Расскажи нам о своем седьмом курсе.
Лонгботтом абсолютно не в курсе происходящего, и он совершенно не понимает, что Джеймс хитростью хочет подтвердить свои слова. Учитель выглядит несколько растерянным, но, когда он видит, как пристально все на него смотрят и жадно ждут его ответа, он сдается и начинает рассказывать нам историю о том, каким кошмаром был его седьмой курс, как всем заправляли Пожиратели Смерти, и как они не учили ничему кроме Темных Искусств. Он говорил, как их заставляли накладывать Непростительные на других студентов, и как их избивали, если они говорили или делали что-то, что им запрещали Пожиратели. Он рад рассказать нам эту историю, это видно, и то, что каждый студент в зале жадно ловит каждое слово, лишь подбивает его говорить дальше. Если честно, это очень интересная история, и такого никогда не писали в учебниках. Не нужно много времени, чтобы профессор Лонгботтом так завладел всеобщим вниманием, как ему не удавалось за все наши семь лет обучения здесь. Даже Джеймс выглядит заинтересованным, хотя он наверняка слышал эту историю уже миллион раз.
— А где был мой отец? — спрашивает Джеймс, и блеск в его глазах подтверждает, что он использует профессора Лонгботтома в своих интересах.
— Ну, твоего отца тут не было, — с небольшим напряжением отвечает Лонгботтом. — Он ушел, чтобы закончить это дело с хоркруксами. И ему надо было бежать. Если бы он вернулся в школу, его бы тут же поймали.
Интересно, как там было все в те дни. Мы знаем то, что пишут в учебниках, но не так часто слышишь рассказы от того, кто в этом напрямую участвовал. Моя мама уже выпустилась из школы и второй раз была замужем, когда Гарри Поттер спас мир, так что она мало что рассказывает, кроме: «О, да. Это было ужасно». А вот профессор Лонгботтом был хорошим другом родителей Джеймса и учился на том же курсе, что его отец. Но об этом так редко хоть кто-то по-настоящему рассказывает. Джеймс даже сказал, что он на самом деле не знает, что произошло, потому что все взрослые в его семье молчат о девяноста пяти процентах всего этого. Это странно. Не могу представить, как можно быть замешанным в чем-то таком великом как спасение мира и не хотеть об этом рассказать.
Профессор Лонгботтом решает, что сказал слишком многое, так что останавливается и велит нам вернуться к учебе. Он внимательно смотрит на Джеймса, словно знает, что тот задумывает что-то бунтарское, но тот лишь одаривает его этой своей тупой улыбкой, которая каким-то образом выходит совершенно невинной, и учитель на это покупается, несмотря на то, что он знает Джеймса с рождения и на него это не должно оказывать такого очаровывающего эффекта, как на остальных учителей в этой школе. Он оставляет нас, и Большой Зал погружается в гул — болтовня о предстоящей забастовке против ПАУК и обсуждение того, что рассказал Лонгботтом.
Я пытаюсь все это игнорировать и возвращаюсь к Древним Рунам.
Позже, когда нас, наконец, отпустили, я иду вместе с Джеймсом по коридору, чтобы приготовиться к ужину. Я специально долго возилась с упаковыванием своих вещей, чтобы он дождался меня без своих друзей, которые выскочили из зала в ту же секунду, как часы отбили четыре. В любом случае, он терпеливо меня дожидается и даже предлагает понести мою сумку. Я ненавижу, когда он так делает, но это обычное дело, что он превращается в идеального джентльмена, как только его друзья пропадают из поля зрения. Хотела бы, чтобы это меня беспокоило больше, чем оно есть.
— Что с тобой? — спрашивает он, и я держу голову, смотря прямо перед собой, так что мне не приходится встречаться с ним взглядом. Так намного легче злиться на него, если я не буду на него смотреть.
— Ничего, — я знаю, что голос меня предает, и слышу, что ненамеренная сжатость моего ответа получается сама по себе, без каких-либо стараний.
— Что-то не так, — тихо говорит он, и я знаю, что он делает. Он знает, что я не слишком довольна его великим планом, и он будет изо всех сил играть в глупость и невинность, пытаясь заставить меня забыть, что именно испортило мне настроение.
Это не сработает.
— Что-то не так, — я остановилась, и ему пришлось отстраниться, чтобы не врезаться в меня, — с тобой.
Он выглядит изумленным, и, похоже, он не ожидал, что я вот так просто это скажу, но ему не надо было спрашивать, если он не хочет слышать правду.
— Что я сделал?
Я закатила глаза и, наконец, посмотрела на него в твердой решимости не позволить его глазам или чему-либо еще меня отвлечь.
— О, нет, ничего, — с сарказмом ответила я. — Ты всего-навсего умудрился уговорить практически весь наш курс на забастовку против самых важных экзаменов в нашей жизни.
— Так ты злишься на меня за это?
Я не сдержалась. Я в прямом смысле топнула ногой. Как двухлетний ребенок. Но я не могу сдерживаться. Он сводит меня с ума.
— Джеймс, ты серьезно так сильно ударился головой, что теперь стал абсолютно тупым?
Мимо нас проходит группа четверокурсников, и они чуть шеи не ломают, разворачиваясь, чтобы посмотреть. Джеймс это тоже замечает, поэтому он хватает мою руку и втягивает меня в ближайший пустой класс, где мы, вероятно, поссоримся наедине. В ту же секунду, как мы скрываемся от глаз толпы из коридора, я выдергиваю руку и скрещиваю их на груди.