Когда он освоился с темнотой, жена стояла рядом, держа его за руку, просила не идти, не ожидая вторника, бежать.
Он заверил, что это - последняя ходка. И ступил на лед.
- ...И правда, была последней. В этом я жинку не обманул. А домой не сразу вернулся, задержался в дороге, сапоги были тесные. И еще каблуки сбились. - Он явно иронизировал над собой, а в глубоких морщинах, забравших губы в две скобки, таилась плохо скрытая скорбь. - Одним словом, пошел, старался не думать о встрече с Ягодой. Еще через два часа стоял перед ним.
Против обыкновения куренной был немногословен, излишне сух. Встретил и не предложил отдохнуть с дороги, не велел чарку поставить после трудного и опасного перехода.
- Чисто прошел?
- Так ест, друже зверхник! Как всегда. - Евдоким старался казаться бодрым.
- Тебя спрашивают, как теперь?
- Снег идет.
Еще в пути начался снегопад, с каждым часом все усиливаясь и слепя Евдокиму глаза. Но снег был на руку, как нельзя более кстати, можно было не опасаться, что останутся следы.
- Тогда бога благодари, - сказал Ягода. И пристально, как никогда раньше, пригнувшись, заглянул Евдокиму в лицо, словно в душу хотел посмотреть. - Сотвори молитву за избавление.
"Знает!" - похолодел Евдоким, но виду не показал. Внутри у него все будто спеклось. Он приготовился к худшему.
Разговор происходил в бункере, обшитом толстыми буковыми плахами. Вполнакала горела питаемая аккумулятором электрическая лампочка. На самодельном столе, стоявшем впритык к нарам и застланном солдатским одеялом, лежала карта-пятикилометровка, карандаши, резинки - куренной любил бутафорию.
- Богдана сюда! - рявкнул он в смежный отсек, отгороженный занавеской из домотканой дерюги.
"Вот и спел ты свою песенку, Евдоким!" - подумал Шматько и инстинктивно обернулся.
Вошел дюжий человек лет тридцати, смуглый, мелкоглазый, тренированно щелкнул каблуками сапог, вскинул руку, доложил о себе. Потом украдкой наколол Евдокима холодным, изучающим взглядом.
- Вот этот вас поведет! - ткнул Ягода пальцем в Шматько. - С ним как у бога за пазухой. Не первый год замужем. - И добавил, загадочно усмехнувшись: - Но пальца ему в рот не клади, друже Богдан, отхватит всю руку.
Оба не поняли, к чему были сказаны эти слова.
Страх не покидал Евдокима за ужином. Убеждение, что Ягода притворяется, а на деле готовит расправу, держалось прочно. Куренной шутил, щедро потчевал, сам пил мало. Ужинали втроем. Шматько наотрез отказался от рюмки, сославшись на головную боль и тяжелый путь впереди.
Немного отлегло от сердца потом, во время инструктажа. Напутствуя обоих, Ягода сказал, обращаясь к Евдокиму, что ему доверяется особо секретная и ответственная операция: взять с места и переправить на советскую сторону двадцать семь человек, за которых отвечает головой.
- Кто такие, куда и зачем идут, не твое дело. В случае опасности немедленно всем возвращаться. Тебе тоже.
Несколько часов изучали маршрут, сигналы связи, оповещения и даже пути отхода на случай столкновения с пограничниками.
На этот раз пронесло.
Отправились на второй день. Перед выходом Богдан разделил людей на три группы, в каждой назначил старшего, на протяжении всего пути до границы проверял, все ли на месте, словно опасался побега. Ненадолго отлучаясь на проверки, Богдан остальное время следовал сзади проводника, шаг в шаг, словно не доверял и ему, и Шматько непрестанно слышал его шаги у себя за спиной.
- ...Стреляный волк, осторожный. Не доверял ни мне, ни своим. Я это чувствовал. Недоверие его погубило. И не только его - всех.
Границу переходили поочередно - группа за группой. За каждой Евдоким возвращался; переправленных караулил Богдан.
Не переставая шел снег, принося Евдокиму успокоение. Он понимал, что было бы нелишне провериться, но много времени отняла раздельная переправа, и сейчас следовало как можно быстрее оставить пограничную зону.
- ...Или предчувствие какое, или в самом деле нас засекли, но за мной беда шла как тень, как тот Богдан, чтоб он тогда еще околел, у Ягоды в бункере!.. Я даже предложил назад возвращаться, сделать крюк, пока не выдохлись, покуда были свежие силы. Где там! Слушать не захотел, парабеллум сунул под нос.
Предчувствие Евдокима не обмануло - их засекли. Трое суток без отдыха и еды носились они по завьюженным перелескам, стараясь уйти от погони. Кружным путем вывел он группу к Корчину. Здесь парни все, как один, потребовали передышки. Богдан был вынужден согласиться, занял три крайние хаты поближе к лесу, выставил часовых. Наспех поев, повалились на пол.
- ...Как снопы... Храпака задают, аж гудит в хате. Богдан оставил меня при себе, не отпускает. А я решил: все, кончено. Сегодня последний раз в жизни границу переходил. Ставлю крест.
Лежал на полу, подстелив под себя полушубок, прислушивался к храпу. Не переставало казаться, что в противоположном конце деревни неспокойно, чудились беготня и тревожный лай собак. Хотелось спать, но не разрешал себе даже думать об отдыхе. Надо вырваться из этого пекла. Вырваться раз и навсегда - такие мысли не оставляли. Полежал часок-другой, дождался, покудова все поснули. Думаю: надо сматывать удочки. Выбираться из этой каши надобно. Свое дело я сделал, а что дальше - меня не касается, Богданово это дело. Лежу, прислушиваюсь - спят. Вытащил из-под себя полушубок, накинул на плечи, вроде по малой нужде иду на улицу. Шапку тоже беру, тихонько направляюсь к двери, а сам чувствую, будто мне кто спину буравит, ей-богу! Обернулся - точно. Богдан сидит на полу, на меня парабеллум наставил.
- Далеко собрался? - спрашивает.
- Отсюда не видно, - отвечаю. А сам дрожу: выстрелит, собака. Я их насмотрелся. И на воле был с ними, и там.
- Отвечай, когда спрашивают!
- Тебе повылазило, - говорю. - Не видишь? Или без твоего дозвола на двор нельзя?
- Нельзя, - отвечает. - Вместе пойдем. Целее будешь.
Так с пистолетом в руке и повел меня. Только через порог ступили часовой бежит, дает алярм: тревога, значит. А мы уж и сами слышим: по всему Корчину собачий брех. Тут и началось светопреставление. Всех вымело прямо на снег, под пули. Богдан разрывается от крика. "Отступать к лесу! - кричит. Бегом!" А оно не то что бегом, ползти невозможно - снег выше головы. И тогда у нас настоящий бой завязался. Богдан кое-как порядок навел, уложил нас в цепь, остреливаемся - мне Богдан пистолет отдал - и потихоньку к лесу отодвигаемся. Смалим изо всех стволов и поочередно отползаем; уже светает, а метров четыреста еще остается до леса, уже можно осмотреться. Положение наше не такое безнадежное, как показалось спервоначала. Пограничников человек девять-десять против наших двадцати восьми, при том у нас шесть ручников, у них - ни одного, и вообще, у них почти втрое меньше оружия. Богдан повеселел, сориентировался, велел разделиться на две группы: одна прикрывала отступающих к лесу, потом менялась с первой. Смекалистый парень. У меня воскресла надежда, думаю: дулю вам с маком, паночки, дай бог в лес прорваться, пока еще не поздно, потому что между нами и пограничниками разрыв большой, им наступать снизу труднее...