- ...Всяких хватало: беглых немецких пленных, бандеровцев, аковцев, дезертиров, случались немецкие агенты и шпионы польской двуйки*, которых засылали из Англии, бывшие полицаи, разные каратели. Як пена на мутной волне. Одни с заграницы, другие - туда, шкуру спасать. По первости приходилось нам одним и задерживать, и преследовать, и в схватки вступать. Народ пуганый, ночь придет - замыкаются на все засовы, хоть ты что делай. Так было в Поторице до убийства сестер. Слышали про то зверетво?.. До сих пор душа болит. Что они кому были должные, девчата? Тихие, работящие... После того случая, после похорон, нейначай раздвоилось село. Зачали люди помогать нам: где подскажут, а некоторые и оружие в руки берут, с нами заодно. И хлопцы наши заставские переменились, стали строже, нейначай постаршели за одну ту ночь. Лейтенант боялся, чтобы не натворили чего... А могли... могли. Мы же тех девчат все любили. Сказать - как сестер неправда. Но баловства не допускали. Что нет, то нет. Сейчас, здалеку, смешным кажется, как мы и девчат охраняли, и друг дружку караулили... Любовь!.. Где она, там ревность. Дело молодое, дело прошлое. Жизнь шла своим чередом, пограничная служба - своим. По-всякому случалось: и холодно и жарко, случались у нас раненые, бывали убитые. Но пограничники труса не праздновали, боевые хлопцы были. Нема у нас время, а то можно рассказать про разгром куреня Юрченки, сотни Лыса, батальона коменданта аковцев Пирата или про роджаловскую операцию. Всюду Семен был первым среди нас. Только что про прошлое говорить - поросло быльем, ворошить не стоит. Тогда обстановка была до невозможности накаленная. Чувствуем: вот-вот конец войне. Четвертый год ведь. А у нас котел - что ни день, что ни ночь - кипит. Вот в такой катавасии потеряли мы Семена... Конечно, никто не застрахованный. Только сейчас думаю: Грушу он на свою голову, на погибель свою поставил на ноги, не будь ее, может, сейчас бы еще жил в своей родной Белоруссии, встречались бы, ездили один до одного... Глупости!.. Ни один человек не может знать, где упадет, даже мудрец. Но каждый тешит себя, как умеет. Вот и я на Грушу киваю, а при чем она, спрашивается? Видать, обстоятельства сильнее нас. К примеру, у Мясоеда, когда сынка его брали, смерть четыре раза целовалась с Семеном, а обнять не могла. Так что на лошадь валить не пристало. Не уберегся Семен. У него такой характер, такая натура, что в самое пекло лез. Он из тех, кто, если бы и знал, где упадет, соломку не стал стелить под себя. Пятого февраля держал он последний бой. В последний раз мы тогда завтракали с ним. Помню, шутил он, что домой не вернется, покудова не совершит геройский поступок, на меньшее, говорил, не согласен. В двенадцать лейтенант нас поднял по тревоге. На следующий день Семена не стало...
______________
* Двуйка - разведотдел генштаба панской Польши.
Накануне весь день до позднего вечера валил крупный снег. Насыпало, намело - не пройти не проехать. Выбелило вокруг, занесло тропы, дороги. Поторицкие старики говорили: три десятка лет не помнят подобного снегопада накидало больше метра. Под тяжестью снега, как гнилые нитки, рвались телефонные провода, обламывались деревья в садах, ночью то в одном, то в другом месте с треском ломались сучья - будто стреляли.
- ...Третьи сутки мы преследовали прорвавшихся нарушителей. В точности не знаю, но тогда говорили, что их было больше двух десятков, не то двадцать семь, не то двадцать восемь бандеровских офицеров, что пробирались на Львовщину... Одним словом, какое они имели задание - не наше дело. Наша забота задержать, потому что мы виноватые: прорвались офицерики на нашей заставе. Сложная создалась ситуация: частью сил охраняем участок, остальным составом поиск ведем. Хоть умри - никаких следов. Другой бы раз снегу рады, дождаться не можем. А тогда он и следы занес, и нам помеха - барханы каракумские, как по песку ползем в наметах, тех офицериков ищем. Знаем точно: далеко не ушли, осторожничают, потому что получили приказ с пограничниками в бой не вязаться, а при опасности назад вертаться за кордон... Словом, вместе с лейтенантом нас двенадцать бойцов, все пешие, кроме Семена с Князьковым. На санях они со своим станкачом...
По пояс в снегу за торившими снежную целину пароконными санками двигались в рыхлом месиве две жидкие цепочки людей. Шли в сторону лесного села Корчин, невидимого отсюда. В белом безмолвии все слилось в один цвет. Даже птицы попрятались. В тишине слабо скрипели полозья, трудно отфыркивались взмокшие лошади.
- Корчин пройдем и сделаем привал, - сказал лейтенант, подбадривая уставших людей. - Часа два ходу.
Идти было трудно. Лейтенант устал не меньше своих подчиненных, но старался не показывать виду. Люди учащенно дышали. Остро пахло конским потом.
Бицуля шел за начальником заставы вторым. Как парторгу ему тоже было положено подбадривать личный состав, поднимать в людях боевой дух. А у самого - дух вон, еле от усталости ноги переставляет.
- Вон уже Корчин видать, - пошутил Бицуля. - А там перекур с дремотой.
Перед тем как сказать, ему в самом деле подумалось, что уже виден Корчин, но то, что он издалека принял за окраинные дома, оказалось похороненными под снегом остатками хутора и уцелевшей стодолой с прохудившейся крышей. Смеркалось, близился к исходу день четвертого февраля. По-прежнему валил снег, крупные хлопья падали и таяли на разгоряченных лицах людей, на пропотевшей одежде. Парни выбивались из сил, шли по узкой санной колее, то и дело скользя и падая; никто не жаловался и отдыха не просил, все чувствовали на себе вину за случившееся. Низовой ветер слепил им глаза, забивал дыхание, но уже в самом деле вдалеке показались крайние хаты Корчина, даже не они, а желтые пятна освещенных окошек, подслеповато и боязливо выглядывавших из белой мглы, и хлопцы терпеливо шли к обещанному привалу, предвкушая отдых и ужин. Порывами ветра приносило запахи дыма, еды и жилья, неистовый лай собак на противоположной окраине.
- Мне не по нутру этот кобелиный концерт! - сказал лейтенант и, выйдя вперед, прислушался, постоял, приказав людям прервать движение. Лай постепенно стихал. - Отставить Корчин. - Лейтенант повернул к хутору, вернее к тому, что когда-то им было. - Заночуем на свежем воздухе.
- При свежем ветерке пользительно, - съехидничал Фатеров.
- Разговорчики! - без злости оборвал лейтенант шутника. Знал: людям нужна разрядка.
Он привел их к стодоле бывшего хутора, выставил охранение. Отсюда до Корчина было километра полтора, совсем близко, и если бы не глубокий снег, за четверть часа можно дойти до него без особой спешки. Ужинали всухомятку, разговаривали вполголоса, не разжигали огня, даже курили, пряча цигарки, все выглядевшие сейчас ненужными предосторожности лейтенанта, как выяснилось на следующий день, были вовсе не лишними.
- ...Это же надо! - Даже сейчас, спустя столько лет, Захар Константинович не сдержал возгласа удивления. - Мы же бок о бок провели ночку. Офицерики - в деревне, мы, як схохмил Фатеров, - на свежем сквознячке при звездах. Нейначай повод был, нейначай чувствовал лейтенант. А их там было в Корчине ни много ни мало двадцать восемь. Против наших двенадцати, сморенных до последнего, пограничников. Сюда еще приплюсовать ихних симпатиков, этих... пособников, и тоже с оружием, там можете представить, какую они бы нам встречу устроили, с люминацией. С ферверком...
На исходе ночи ветер переменился, подул с запада тягуче и влажно, снег оседал и, подтаивая, темнел. В стодоле в тяжелом сне лежали вповалку бойцы, и лейтенант с парторгом, проведшие несколько часов в полудреме, тянули минуты - было жаль хлопцев, впереди предстоял трудный день. Но пока они колебались, Пустельников с Князьковым встали кормить лошадей, звякнуло пустое ведро, запахло сеном, и люди без команды начали подниматься, ежась от холода.