- Ща тебе не до этого станет. Мертвень-то наелся, сглодал всю гниль. Можно и косточки сломанные соединять. - Старик бережно убрал разбухшую повязку с тёмным пульсирующим комом в кадку с водой и достал из туеска белёсый подрагивающий ломоть на вроде комка жира.
- Живень?! - забеспокоился Вьюн.
- Он, родимый. Накось, закуси бересту зубами, а то, не ровен час, язык откусишь.
- Дед, не, не надо само... - договорить парень не успел. Оживший ломоть будто сам выпрыгнул из рук Ореха и вцепился в торчащий из кровавого месива зазубренный обломок кости. Вьюн выгнулся дугой, воя от боли, попытался сдёрнуть ненавистный лесной дар, но сильные руки знахаря прижали к лежанке будто скала. Вьюн провалился в спасительное небытие.
Прошёл ещё один сезон. Раны зажили, мёртвые вернулись в Лес, став прахом, а сгоревшие хибары выжившие отстроили заново. Тело исцелилось, но внутри, в мыслях Вьюна всё ещё слышались крики матери. Община воспитывала родившихся детей сообща, ни один ребёнок не знал своих мать и отца. Родитель - Лес. Семья - Община. Но Вьюн знал. Вьюн знал и тяготился потерей.
В общине не оплакивали умерших, ведь всё, что Лес давал, он же и забирал обратно. Кров из брёвен и жердей постепенно сгнивал, становясь трухой; одежда изо льна и бересты рано или поздно истлевала; тела умерших становились пищей для Лесной живности и поросли. Община жила по законам Леса, уважала его, прислушивалась к велениям и потому выживала. Никого из тех, кто принял семя Леса, не сожрал зверь и не хлестнула ожившая ветка. Лес узнавал своих и не трогал. Оберегал.
Солнце давно зашло, лес погрузился в дрёму. Жарко заполыхали костры. Вся община собралась на лобном месте, окружив широким кольцом крохотную площадку.
Вьюн, больше не в силах терпеть ожог от крапивы, украдкой почесал голый бок. Чуть скосил глаза вправо - не заметил ли кто? Нет, вроде никто не заметил. По левому боку стояли ещё два паренька, ёжась от вечерней свежести - тоже вьюны, тоже поросль. Но сегодня главный день, день, когда они получат имена. Не прозвища, не манки, а Имена, и станут теми, кого видит Лес - взрослыми деревьями.
Вьюн снова было потянулся почесаться, но встретив среди стоящих хмурый взгляд Ореха, передумал. Толпа притихла. На пьедестал, выдолбленный из корневища огромного дерева, важно взошёл староста, голый по пояс, как и вьюны.
- Здравствуй, лесной люд! - раскатисто пропел он сквозь густую бороду.
- Здравствуй, Первоцвет! - ответила толпа хором.
Вьюн забыл о болячке, вытянулся жердью и превратился в слух. Староста же вещал, оглядывая общину поверх голов:
- Сегодня великий день. Некогда три семени упали с могучих деревьев в плодородную землю. Семена взошли. Семнадцать долгих вёсен поросль тянулась к солнцу, впитывая знания Леса. Сегодня пора поросли стать деревьями. Стать частью целого! - община одобрительно загомонила, мужчины воздевали копья и дубины к небу. Женщины подбрасывали в воздух палые листья и цветы. Первоцвет поднял руку. Толпа замолкла. Староста продолжил: - Но сначала я спрашиваю: готова ли поросль стать лесным людом? Жить Лесом, чтить его и уважать? Огонь не удержать силой, он или потухнет, или, разгоревшись, сожжёт всё дотла. Я спрашиваю: станете ли вы, поросль, сегодня деревьями? Повинуетесь жить в общине?
Первоцвет замолчал. Затихла и община, и даже вездесущие сверчки прекратили своё стрекотание, ожидая ответа. Жадные взгляды устремились на замерших у пьедестала подростков.
- Да, повинуюсь! - прозвучал тройной ответ.
Толпа взорвалась криками радости. В руке старосты блеснуло чёрное остриё кремневого ножа:
- Преклоните колени.
Вьюн знал, что будет дальше, видел раз, но всё равно затрясся от страха, когда холодное остриё коснулось остриженного затылка, скользнуло ниже, и впилось туда, где шея сходится с плечами. Парень терпел скрипя зубами, пока заточенный камень с хрустом вспарывал кожу, расширяя и углубляя рану.
В какой-то момент, когда обсидианово-чёрная пластина, как показалось, бесконечно долго ковырялась в спине, Вьюн не выдержал и непроизвольно подался вперёд, пытаясь встать. Камень скрежетнул о кость. Нестерпимая боль прострелила от ушей и до пальцев на ногах. Вьюн на мгновение перестал чувствовать, онемели руки и всё, что ниже головы. Но отлегло, оцепенение закончилось.
Что-то зашевелилось в ране, холодное, чужое. Вьюн потянулся к шее, чтобы пощупать, что там, но пальцы до хруста сдавила чья-то железная рука. Парень вновь стиснул зубы. Когда на спину, заливая распоротую шею, полилась вода - пришло облегчение, и всякая боль пропала. Нет, не вода. Он знал - зелье, чуть густоватое, зелёное как молодой лист берёзы.