К чему были эти цветы, фотографии, дни напролет рядом с моей постелью. Если ты уже тогда знал, что я тебе не нужна. Ты мог бы не появляться после того, как переспал со мной. Поверь, я бы не стала искать тебя. Я достаточно взрослая, чтобы спокойно относиться к подобному общению. Что тебе было нужно, Стив? Потешить свое самолюбие? Покупаться в лучах моего восхищения? Насладиться тем, как легко и безоглядно я тебе поверила? Да, тебе нужно было, чтобы я не просто отдала тебе свое тело. Ты хотел, чтобы я влюбилась в тебя. Влюбилась по уши, как последняя дура. И тогда ты меня бросил. Молча. Без малейшего звука, без единого слова. Неужели ты думаешь, что я бы стала вешаться тебе на шею и пытаться тебя удержать? Одного твоего «прощай» было бы достаточно, чтобы я исчезла из твоей жизни навсегда. Или, может быть, тебе вовсе не нужно, чтобы я исчезала. Ты будешь появляться, когда тебе опять захочется искренней любви и восхищения, а потом будешь снова исчезать в круговерти дел и женщин с яркими губами. Правда, Стив?
Дорис со всего маху стукнула кулаком по столу. Взвыла от неожиданной боли. Золотистый кругляш выскочил из разжатых пальцев и с глухим стуком упал вниз.
Ох, моя монетка!
Дорис поспешно встала на колени, пытаясь отыскать столь драгоценную пропажу. Пусто. Немного пыли, не замеченной при последней уборке. Крохотный клочок какой-то бумажки. Дорис почти в отчаянии засунула ладонь под холодильник. Еще больше пыли — и ничего.
— Вернись. Пожалуйста, вернись, я не хотела… — Внезапно она поняла, что говорит вслух. И вряд ли эта мольба относится к монетке.
Дыхание было частым, но воздуха все равно не хватало. Спокойно, Дорис. Это мы уже проходили.
Дорис медленно поднялась. Расправила плечи, расстегнула верхнюю пуговку тенниски. Открыла холодную воду. Умыла лицо и шею. Противно. Холодно. Зато головокружение понемногу отступает.
Прошла в коридор, несколько раз вяло провела расческой по волосам. Действительно, что-то она совсем расклеилась. Говорит сама с собой, ползает по полу в поисках кусочка металла. И Стив уже стал подлецом. И жизнь не мила.
А ведь он и вправду ничего ей не обещал.
— Ведь не обещал? — болезненно глядя в зеркало, спросила Дорис.
— Не обещал, — качнуло головой отражение.
Не обещал ни долгой связи, ни тем более свадьбы. Не называл единственной. Даже не говорил о своих чувствах. Значит, предательства не было.
Значит, измены не было, потому что изменять можно своей девушке, или невесте, или жене. А она не была для него ни той, ни другой, ни третьей.
Дорис плюхнулась на табурет и разревелась. От банального женского одиночества, от любви, которая переполняла ее сердце и была никому не нужна.
Глупая, глупая мисс Дорис Кэмпбел.
Спустя пять часов Дорис крепко спала. На пружинной кровати мотеля, под толстым зимним одеялом. Спала без сновидений, в твердой уверенности, что спряталась достаточно далеко, чтобы ее не нашел никто на свете.
Солнце щекотало веки, заставляя жмуриться, и бесцеремонно вторгалось в мягкое и безопасное пространство сна. Дорис сморщила нос и приоткрыла левый глаз. Веко казалось больше и тяжелее обычного. И лучше было бы спрятаться за ним снова. Потому что картина, представшая сонному взгляду Дорис, разом согнала остатки блаженного забытья, принудила вспомнить, что ее сюда привело. Чужая стена с чужими обоями, безликая комната, которая лжет, что она может стать твоим домом, стоит только заплатить 200 долларов цепкому хозяину мотеля. Чужое утро. И только солнце с его бессердечной радостью упивается новым началом. Началом чего?..
Дорис нехотя поднялась. Скорее бы этот день закончился. И следующий тоже. А лучше всего, проснуться примерно через месяц. И чтобы это пробуждение не сопровождалось такой болью, что воздух кажется горьким.
Дорис вяло помотала головой и побрела в душ. Сегодня вечером ей предстоял разговор с мамой. Если очень постараться, то завтра утром. Может, она зря туда едет? Может, стоит добраться до ближайшего аэропорта и улететь. Куда-нибудь. И, главное, в дорогу саму себя не брать. Дорис поливала себя водой, не чувствуя ни ее температуры, ни запаха. Сосредоточилась. Вода, как и во многих автономных мотелях, отдавала какой-то химией. Наверное, обеззараживающий раствор. А это хорошо, что она моется в душе. Значит, у нее не депрессия. Дорис почему-то вспомнила, что людям, больным депрессией, становится настолько безразличен окружающий мир и собственное тело, что они не умываются месяцами. Просто лежат, не имея ни сил, ни желания поднять себя на ноги. Дорис накинула белый махровый халат, висевший в ванной, и вернулась в комнату. Попробовала лечь. Не пролежав и пары минут, вскочила как ошпаренная. От резкого движения закружилась голова. Но это было неизмеримо лучше, чем лежать и позволять смертельно-холодной тоске расползаться по телу. Ей казалось, что она вся наполнена одной болью, безысходностью, капля за каплей высасывающей силы.