— Слушай, ты не против, если я ночую у тебя сегодня, а?
— Ладно, пойдем.
Федька — сын кулака, сосланного сюда откуда-то с далекого юга, немногословный парнишка, по-мужичьи слегка сутулый, бедно одетый — пиджак, видать, из дорогого сукна, но старый-престарый; рубашка тоже старенькая, чуть ли не единственная, но всегда чистая, проглаженная. Среди мальчишек своего класса Федька учится лучше всех. Лишь две девчонки по отметкам не отстают от него. Касаткины живут в дощатом бараке, отец и мать на стройке работают. Федька говорит, что раньше они жили в степной деревне и был у них «большой, в три комнаты дом», много овечек, коров и лошадей, а вот батраков не держали, «чисто все делали сами», и так приходилось ишачить, что поспят, бывало, мужики (старший Федькин братан, умерший в Боктанке в начале года, и отец) часиков пять — и снова на ногах. Так это или не так, Санька, конечно, не знает.
Весна нынче выдалась поздняя, холодная и голодная. В магазинах внезапно исчезли продукты, на базаре все страшно вздорожало, и цены, по выражению бабки Лизы, «кусалися так, что и не подступишься». Вчера Санька видел двух старых мужиков и пожилую женщину необычной внешности: узкоглазые, широколицые, скуластые, в длиннополой, цветастой нерусской одежде. Сидели они возле столовой, на земле, грязные, жалкие, пугая прохожих. И всем было ясно, что откуда-то из далекого далека, с неведомых мест приближается голодуха.
В школе начали учить ребят, как разводить кроликов. Санька купил у знакомого школьника двух самочек и самца, поселил их в хлеве, кормил, поил, убирал за ними навоз. Славная животинка — кролик: что ни дай, все слопает. И плодовитый. Везде теперь в хлеву кролики. Мясо кроличье вкусное, бабка любит его даже больше, чем курятину. Только вот роются, как свиньи. Все в хлеву изрыли. Санька просто диву дается, глядя на них.
Федькина семья, по всему видать, жила в Боктанке плохо, беднее бедных, и Федька часто напрашивался к кому-нибудь из одноклассников на ночлег, тогда он мог сытно пообедать, поужинать, позавтракать, поспать в теплой сухой избе. Он ни перед кем не лебезит, не принижается и спокойно говорит тому, другому: «Слушай, а если я сегодня заночую у тебя?» — и эта простота и уверенность нравятся Саньке. Не всякий брал его с собой, многие сочувственно вздыхали и… отказывали под разными предлогами. Он чаще всего ночевал у Саньки.
— Сегодня что-то много задали уроков, — сказал Федька. — Придется посидеть.
Можно по голосу узнать, что Федька не здешний, он по-южному акает, тогда как все боктанцы окают, и сильно, не говорит «че», «пошто», «робить», «вчерась» и других уральских слов. Правда, у него тоже есть свои, непонятные боктанцам, слова.
— Сестренка моя заканчивает школу, — продолжал Федька. — И ей хотелось бы на курсы машинисток поступить. Только не знает, есть ли где такие курсы.
— В Свердловск надо ехать. А в институт не хочет?
— С институтом ничего не выйдет.
— Боится, что не сдаст?
— Да нет, — махнул рукой Федька. — В институт же не принимают раскулаченных. Ты что, вчера родился, парень, что ли?
— Интересно! Так ить раскулачивали-то не ее.
— Тут мало интересного, слушай.
— А если взять да скрыться куда-нибудь. И потом сказать, что из рабочих.
— А документы?..
Дома у Семеновых были гости — долговязая тощая баба с тремя девочками, одна из которых была немножко постарше Саньки с Федькой, а другие — малышки-погодки. Все четверо в темной, пропыленной несвежей одежде, на платьишках заплатки. Сидели за столом. Ели. На столе — редька с квасом, квашеная капуста, картошка в мундире, соленые грузди, паренки и яички — все свое, домашнее.
Как оказалось, баба пробиралась из соседнего заводского поселка в Свердловск, к вдовой сестре, жившей где-то на окраине в собственном доме с огородом. До Боктанки шли пешочком, сколько-то проехали на попутной подводе, а здесь сядут на поезд.
— Она-то хоть знат, что вы едете? — спросила бабка.
— Да еще в прошлом году звала. Дескать, если что, так приезжайте, мол.
— А может, она так это… для блезиру? А как приедете, обратно турнет. Стока ртов навалится.
— Да нет. Не должна.
— Все ж таки надо бы тебе покудова одной съездить. Береженого бог бережет. Договориться бы. А то че ж так-то, с бухты-барахты.
— Да ничего, думаю…
— Ой, смотри, девка! Вдруг от ворот поворот получишь.
— Да не должно. Сестра все ж таки.
— Везде хорошо, где нас нет. Деньги-то хоть есть?
— Какие деньги — слезы.
— На старом-то месте худо ли, бедно ли, а жили. Пес их знает, че у их там, у городских, на уме-то. Будешь потом казниться.