— Сам дивлюсь, слушай. И ведь и кушал хорошо тогда. Правда, там и по дому было полно работы. А здесь-то какая работа. Но дело не только в этом. Мне кажется… Знаешь, это даже трудно объяснить… В общем, сейчас мне кажется, что только учеба, только очень хорошая учеба спасет меня.
Глаза у Федьки как у взрослого — усталые, говорящие, какие-то тяжелые глаза.
— И в институт хочешь?
— Ну, это еще когда-то.
— Так тебя туда, наверно, тоже не примут.
— Ну, может, и попаду как-нибудь.
— А отец у тебя грамотный?
— Да какое там. И двух лет не учился.
— И на кого бы ты хотел учиться?
— Да, пожалуй, на инженера-строителя лучше бы. Счас, знаешь, как ценят строителей. И я хочу показать, что я не хуже других.
— Кому показать?
— А всем. А то смотрят на нас… как не знаю на кого.
Сам Санька таких вопросов пред собой не ставил. Кем он будет? А шут его знает. Что об этом думать. Еще когда-то что-то… Наверное, как и отец, пойдет на завод рабочим.
— А если инженером на заводе?..
— Не знаю. Давай, слушай, заниматься.
На ужин бабка выставила ребятам всякой всячины огородной и лесной, добавив к этому снятую с железянки, что называется, с пылу, с жару аппетитно потрескивающую яичницу и кринку свежего молока.
Уплетая яичницу, Федька сказал шепотом:
— Я бы на твоем месте все ж таки учился бы лучше. С такой-то бабкой. Смотри, какие у нее груздочки.
— А ты че думаешь, я тока ем их? — удивился Санька. И продолжал тоже шепотом: — Ну, конечно, за бабкой мне где угнаться. Она ж, знаешь, какая… Вот идет по лесу. Вроде ни груздей, ни бугорков, ничего такого не видать. А покопает ножиком и, смотришь, кладет в корзину груздочек, а то и два. Она их чует как-то. За рыжиками к Матмасам ходит. Это есть деревня такая — Матмасы. За Березовой горой. Там одни татары живут. А они грибы не едят. И вот возле этих самых Матмас полно рыжиков. Ягоды собирает! Уу!.. «Я пошла за черникой». И вечером несет корзину черники. «Я за малиной». И несет корзину малины. А больше всего землянику любит.
— Одна ходит?
— Не. У нас по нескольку человек ходят. И уж, будь уверочки, каждый раз полнехоньку корзину несет. А чтоб полкорзины, так не бывает. Это, дескать, неудобно. Стыдно, дескать.
— А если ягод нету?
— Ну как это нету? Не пойдет, если нету. А потом, у нас разные корзинки есть. Иногда и маленькую берет.
— А у тебя?
— А что у меня. И у меня полная. — Санька хихикнул. — Если мало наберу, то травы наложу. А на траву — ягод.
Поздно вечером, когда они засыпали, лежа на старом рваном тулупе возле остывшей железянки, в избу ввалился дед Андрей, шумный, чем-то встревоженный.
— Ты че это бродишь-то, полуношник? — спросила бабка.
— Да баба моя че-то занемогла. Дай мне, слушай, немножко сушеной малины.
— Господи, ишо чего не хватало! А че с ей?
— Да простыла, видно. Ничего, оклемается.
— Щас погляжу, есть ли.
— Есть, есть. У тебя рази что птичьего молока нетука.
При этих словах бабка совсем растаяла и, бойко вскочив на табуретку, начала шарить на кухонной полке.
— Вот осталося… А может, лучше варенья малинового.
— Ну дай варенья.
— Я тебе и того, и другого дам.
— Тока у меня ить и посуды-то нетука с собой.
— Дак, поди, найду че-нибудь. Она что… шибко захворала-то? Может, мне сходить к ей?
— Не надо. Оклемается помаленьку.
Накладывая в кружку варенья, бабка стала рассказывать, как видела сегодня на базаре голодающих, тощих, грязных, неведомо откуда появившихся людей, как кормила у себя дома проходящую с тремя дочками, которая почему-то верит, что ее ждут в городе, хотя, наверное, не шибко-то ждут, а может, и вообще не примут и покажут на дверь: иди, откуда пришла. Бабке не ясно, как это можно голодовать, если у тебя целы и руки, и ноги, и глаза.
— Всяких шатушших людей развелося. Языком тока робят.
Но дед Андрей, обычно легко соглашавшийся с бабкой, на этот раз недовольно уставился на нее:
— Ну, ты, Никитична, че-то не то говоришь, слушай.
— Как это не то?
— Нет, тут ты не тае. Че-то ты тут не то спорола, пра. Будто все тока от нас самих зависит. Хы!..
Ушел. Стало тихо. Заснула изба.
РАБОТА, РАБОТА…
До чего же увлекательные книжки есть — начнешь читать, и просто нет сил оторваться. В этот раз у Саньки была толстая-претолстая книга об охотниках и рыбаках, с цветными картинками, ее дала ему одноклассница, дочка инженера, который работал в конторе завода и жил с семьей в кирпичном доме на площади. Девочка (ее звали Женей) одевалась не по-боктански богато, говорила грамотно, без местных слов, будто и не школьница, а учительница какая-нибудь. Санька часто брал у нее книжки: о путешествиях и приключениях, про войну и про сыщиков. И в библиотеке брал. Раньше в доме у Семеновых не было ни книг, ни газет. А теперь одних учебников сколько, весь стол завален.