Кадушка опять накренилась, выплеснув на траву с ведро воды.
— Уу, балда осиновая! — разозлился Санька. — Че ты делаешь?
— Да что ты на меня напустился-то? Целый день мантулю на его, а он…
Злясь, они опять стали говорить по-боктански. Мантулю — это значит работаю много.
— Вот и при сам. Твоя тачка, ты и вези. Нашел тоже батрака.
Пришлось дважды спускаться к ключику и доливать в кадушку воды.
— А по-моему, тут ты больше виноват, — сказал Колька раздраженно. — Что ты дергаешься все? И ишо психует.
Решили везти тачку по очереди, полегоньку. Главное, выехать на дорогу, там земля твердая. Твердая-то твердая, а кадушка все одно будет качаться. Подумав об этом, Санька сплюнул и мысленно обругал себя: лучше бы уж без тачки, с коромыслами.
На дороге показалась повозка. Возница, молодой парень с веселым корявым лицом, громко сказал:
— Дайте-ка воды попить.
— Спускайся к ключику да и пей, — не сразу ответил Санька, которому не понравился пренебрежительный тон парня.
— Ну дайте хоть ведерко.
Молодой рослой кобылице не стоялось на месте, и парень грубо орал на нее:
— Стой! Стой, тебе говорят!
Санька зачерпнул из кадушки воды и подал ведерко парню. Громко, сладострастно чмокая, тот быстро выдул всю воду. И куда только шло.
— Ух и студена! Дай поддену ишо. Воды, и той жалеете, ядрена палка.
Он пил и пил. Ребята глядели — и диву давались: как входит столько в одного человека? И тут Саньку осенила мысль.
— Слушай, довези нашу кадушку, а?
Санька сказал, где он живет.
Парень хохотнул:
— А мне в другу сторону.
— А куда же в другу-то? — удивился Колька. — Дорога-то все равно мимо нас идет.
— Мне туда вон, в гору.
Ближняя гора, на которую показал парень, была самая высокая в округе, лысая, скалистая, лишь у подножия ее притулилось, прижимаясь друг к другу, будто обогреваясь, несколько избенок, давно уже потемневших от старости.
— А зачем тебе туда?
— Ну, надо, значит.
— Не ври уж.
Парень неторопливо скрутил цигарку, так же неторопливо, как бы наслаждаясь этим, чиркнул спичку и закурил, глядя на ребят. Спросил усмешливо:
— Что не едете?
— Ну, довези, — попросил Санька.
Парень усмехнулся:
— Платите деньги. Задарма-то кто возит.
— Да ты че, рехнулся? И откуда у нас деньги?
— Тода давайте ведерко. Правда, оно уже старое, но ниче, сойдет. А то крюк такой делай. И я устал, и лошадь вон совсем доходит.
Колька глянул на откормленную кобылу, которая весело помахивала хвостом, и сказал обиженно:
— Да хватит тебе!
— Ведерко баушкино, — добавил Санька, — ты что?
— Ладно, ведерко не надо. Давай кепку. — Он протянул руку к Кольке. Тот отпрянул от него, вспомнив, как долго просил отца и мать купить ему новую кепку.
— Ну, что ты городишь? — сказал Санька недовольно.
— Дело хозяйское. Тока я ничего задарма не вожу. У меня принсып.
Он сел на телегу, но ехать не торопился. И все чего-то похохатывал.
— Не повезешь? — спросил Санька.
— Не.
— Ну хочешь, я тебе ножичек перочинный отдам?
— Ножичек? Ножичек возьму. А че, и в самделе возьму. Покажь!
— Только положи в карман. А то вон тетка Надя идет. Она папе скажет.
Тетка Надя, пожилая толстая баба, жившая через три дома от Семеновых, весело кивнула им:
— За водицей приехали?
Парень положил ножичек в карман старого пиджака.
— Ну, давай заташшим вашу чертову штуковину. Не лезь! — прикрикнул он на Саньку.
Пыхтя и отдуваясь, поднял кадушку с водой — здоровый черт! — и, поставив ее на телегу, сказал:
— Была кадушка ваша, стала наша. Айда, поехали!
Лошадь ходко двинулась вперед, парень, сидя на телеге, поглядывал на мальчишек, которые шагали возле, и все хихикал:
— Шатущие вы мужики, как я погляжу.
Он явно забавлялся, помахивая ногами и покачиваясь.
Мальчишки угрюмо молчали, Санька вез тачку, сзади шагала с ведрами тетка Надя.
— Мать вашу-кочерыжку.
Возле кладбища он остановил лошадь, снял кадушку и засмеялся:
— Дураки! Обманул я вас. Че мне делать на горе-то?
Когда возница уехал, Санька сказал:
— Надо еще поглядеть, кто кого обманул. Знаешь, какой я ему ножичек подсунул?..
Третьего дня Санька по дороге из лавки, куда его посылала бабка Лиза за спичками, нашел оброненный, а вернее всего брошенный кем-то, перочинный ножичек, старый-престарый, расшатанный до невозможности, с надломленными лезвиями. С виду вроде бы ничего еще, а на самом деле смех, а не ножик. Санька долго думал: брать, не брать — и положил в карман, авось на что-нибудь пригодится.