Что значит сконцентрироваться на молитве по-настоящему - я знал после этой войны. В понедельник, когда мы попали в засаду в каменоломне Нафаха, с танком, который заводился с трудом с помощью вспомогательного генератора, с непристрелянным орудием и без связи, когда снаряды ложились все ближе и ближе и огонь охватывал соседние танки, Гиди закричал мне:
- Наводчик, молись! По нам стреляют!
Я молился. И даже преграды тоньше волоса не было между моими губами и сердцем. Тогда я и узнал, что такое молитва.
Там я застрял. На перекрестке в Раанане. Машины проезжают, не останавливаясь. Они там что, не видят? Я же с войны! Еду домой! Остановитесь, сделайте милость, в моем распоряжении только двадцать четыре часа. Может, успею еще заскочить в йешиву, встречу нашего рава. Сердце переполнено и готово разорваться. Как много мне надо ему рассказать: о том, чему учили нас в йешиве и что мы увидели на войне, о вере, про которую читали мы в книгах, и вере, которую чувствует сердце.
Перед молитвой неила, завершающей Йом-Кипур, обратился к нам рав:
- Учили наши мудрецы: "Сказал Господь, Благословен Он: "Отворите мне вход с игольное ушко, и я открою вам врата, через которые пройдут возы и повозки". И еще: "Игольное ушко, конечно, мало, но открыто насквозь с обеих сторон, и нет в нем преграды"".
Слова эти запали мне в душу. Я был уверен, что понимаю, что значит "открытое сердце". Сейчас я знаю: ничего я в этом не понимал. Хочу сказать раву, что наконец-то я это понял.
В те тяжелые дни я писал стихи. Когда писал, становилось легче. Не показывал их никому. Решил, что покажу раву. Может, из них он поймет больше, чем из моих рассказов. Там есть и о нашем товарище Шае. На исходе праздника Суккот Рони сказал, что Шая погиб. Мне тогда вспомнились слова:
"Драгоценные дети Сиона, дороже чистого золота, уподобились вы глиняным горшкам, изделиям гончара"17. Два года мы сидели на одной скамье в йешиве, днем и ночью.
Я спрятал голову в колени, закрыл глаза и увидел Шаю: прекрасный юноша с лулавом в правой руке и этрогом в левой, с ароматным миртом, в тени зеленых ветвей, покрывающих сукку. Вдруг налетел ураганный ветер и все смешал, небеса разверзлись, и на нас обрушился сильнейший ливень. Колышки крепления вырвало из земли, затрепыхались на ветру стены-полотнища, разбросало ветки, и вот уже сукка взлетела в воздух, и зло и насмешливо отозвался ветер: "Где же ваша сукка?"
Я написал стихи:
Облаченные в талиты, возносящие лулав,
взяты из суккот. Пали стены, спутались ветви, сень небес укрывает их.
Я взглянул на часы: стрелки движутся, отпуск проходит, а я застрял тут, на перекрестке Раанана. "Ребята, - говорил нам Ханан, наш ротный командир, вчера вечером, когда мы тянули жребий из его шапки, боясь обмануться в своих ожиданиях, - ребята, не забудьте, так решил командир полка: каждый экипаж получит отпуск на двадцать четыре часа - по очереди. Мы пока единственные на позиции. Нас некем заменить. От батальона осталась в лучшем случае рота. Говорят, что новобранцы сейчас проходят ускоренный курс и что солдат моторизованной пехоты переучивают на танкистов. Может, через несколько недель прибудет к нам пополнение, проведем одно-два учения и тогда уйдем в более длительные отпуска. А пока есть то, что есть, - двадцать четыре часа. Ну, давайте! Жаль времени. Тяните жребий. Итак, чей экипаж уходит первым?"
Часы идут, а я все еще жду попутной машины. Наконец останавливается взятый напрокат "форд". Еврей из Канады. Ездит по дорогам и подбирает солдат. Не мог там оставаться в такое время, так он объяснил.
- Солдат, расскажи мне про ЦАХАЛ18. Ты на войне был?
"О Господи! - думаю я. - Дайте мне покой, я устал. Тяжело мне. О чем я могу ему рассказать? И как я могу ему рассказать?" А он снова просит: расскажи.
"Ладно, - сказал я себе, - расскажу ему об одном случае". Я начал говорить и уже не мог замолчать. Молчит он, ведет машину, а я все рассказываю, рассказываю. Как в ночь после Судного Дня, с рассветом, мы вышли из Ифтаха на гусеницах - как на параде. Над нами ясное небо, пожилые кибуцники бросают нам яблоки и благословляют нас взглядом. Рони, держа в руке маленький томик Маймонида, рассказывает, что сказал им на прощание глава йешивы, когда все они собрались в библиотеке, перед тем как уйти:
- Дети мои, многое хотелось бы мне поведать вам в этот час, но сказали мудрецы: "Пусть не расстается человек со своим ближним, не произнеся слов Торы".
И он открыл Мишне Тора19 Маймонида и прочитал:
"Если пойдет человек на войну,
должен он полагаться на Оплот Израиля, спасающий его в трудный час,
и знать, что воюет он за Единого. Пусть идет он навстречу опасности и не боится и не пугается, пусть не думает ни о жене, ни о детях, но отставит все в сторону ради этой войны. И пусть знает, что судьба всего Израиля на плечах его... Если не будет он стремиться к победе всем сердцем своим и всей душою своею, то уподобится тому, кто пролил кровь многих.
Как сказано: да не ослабит он сердце брата своего, как свое собственное".
...И тут мы въехали на мост Бнот-Яаков и увидели, что саперы готовят его к взрыву после того, как наши танки пройдут, и Эли, заряжающий, спросил меня, вижу ли я то же самое, что и он. Я ответил, что да, и оба мы вопросительно взглянули на Гиди, командира, и поняли, что и он тоже это видит. "Заряжающий, закрепи свой пулемет, - приказал он Эли, - мне кажется, что он болтается. Возьми ящик с инструментами и затяни болт, чтобы не дрожал. Пулемет, разумеется". Мы еще не успели проехать мост до конца, как навстречу нам показался танк. В жизни мы не видели ничего подобного. На его броне, на башне - везде сидели, лежали, стояли раненые солдаты, в бинтах, ошеломленные, испуганные. Они махали нам руками и кричали: "Куда вас несет? Вы в своем уме? Там уже сирийские танки! У перекрестка Бет а-Мехес! Они нас обошли, захватили Нафах, берут в клещи; еще немного и попрут вниз на Тверию. Идите назад! Быстрее!"