Сидим и молчим. Эли крепко сжимает гранату. И вдруг говорит:
- Не знаю, как вы, а я сдаваться в плен не намерен. Если они придут у меня есть граната.
Мы все читали о том, что творится в сирийском плену. Рони сказал тихо:
- О чем ты говоришь, Эли? Ты знаешь, что это запрещено.
Оба посмотрели на меня.
- Конечно, запрещено, - сказал я.
Эли сослался на битву Шаула с филистимлянами. Там ясно сказано, что Шаул просил умертвить его, чтобы не попасть в руки врага. Кроме того, он, Эли, помнит, что в эпоху крестовых походов, во время погромов, один из наших авторитетных деятелей разрешил тем, кто опасается, что не устоит, прибегнуть к самоубийству. Как в истории с Шаулом.
Рони и я буквально подскочили:
- Это не так! Галаха говорит не так! И история с Шаулом - совсем другая история!
- Так что же вы собираетесь делать? Воевать против сирийцев, имея в руках два "узи"? Или сдадитесь? Пойдете в плен?
Гиди смотрит на нас, пытаясь по движениям губ понять, о чем мы спорим. Не понимает. Мы замолчали. Спустя несколько минут Эли спросил:
- Что будет? Сирийские танки двинутся вниз, на Тверию? Кто их остановит? Тыловые части? Мы их видели на перекрестке Рош-Пина: сидят себе с автоматами. Или жители Тверии забросают сирийские танки бутылками с "коктейлем Молотова", как, мы читали, было в Войну за Независимость? Может быть, саперы взорвут мост Бнот-Яаков? Неужели возможно, что мы не победим? Неужели Избавление может быть отменено?
Я сказал Эли, что у меня нет ответа. Но я помню одну историю. Я вспоминаю о ней всегда, когда у меня нет ответа. Произошла она в то время, когда полным ходом шло повсеместное уничтожение евреев и немцы побеждали на всех фронтах. Им казалось, что еще немного - и в их руках будет власть над миром. Они подошли близко к Эрец-Исраэль, и евреи, очень этим напуганные, собирались держать оборону на горе Кармель. Тогда-то и сказал рав Герцог, да будет благословенна память о праведнике, что немцы в Эрец-Исраэль не войдут. По окончании войны спросил его один знакомый, сведущий в Торе человек, который знал, что рав Герцог никогда ничего не говорит просто так: "На чем, ваша честь, вы основывали свое утверждение? Может быть, на вас снизошел пророческий дух? Разве человеку ведомы расчеты Господа? Разве он может предугадать приговор, который нам собираются вынести на небесах?"
И ответил ему главный раввин Яаков Герцог, что он не пророк и что не под влиянием Божественного озарения сказал то, что сказал, а будучи глубоко убежден, что слова мудрецов наших - не пустые слова.
Есть один мидраш, где сказано: дважды был разрушен Храм, а третьему разрушению не бывать; дважды уходили сыны Израиля в галут, а третьего галута не будет. Но не сказал рав, что это за мидраш. Не знаю почему. Потому ли, что не мог вспомнить, потому ли, что не хотел открыть. Многие умнейшие и ученейшие люди пытались потом отыскать мидраш, на который ссылался рав Герцог. От одного уважаемого человека я слышал, что это мидраш к "Песне песней".
По нашим жестам Гиди понял, что мы обсуждаем какой-то важный религиозно-галахический вопрос: он уже был свидетелем подобных бесед среди членов экипажа его танка по пути от базы Ифтах к мосту Бнот-Яаков.
- Я не знаю, о чем вы говорите и что написано в ваших книгах, - сказал он. - Но в одном я уверен: мы победим. Мы победим, потому что мы должны победить.
Прошло несколько часов. Мы с Рони попеременно дежурили, следя за перекрестком. Гиди дремал. Рони предложил начать медленно ползти. Мы стали отыскивать ориентир и остановились на ограде нефтепровода. Я вспомнил, чему нас учили: попавшему в беду разрешается давать обет37.
Я стал обдумывать, какой обет возьму на себя, если нам удастся спастись. Принял решение. Одно я знал наверняка: мир никогда уже не будет для меня таким, как прежде.
Солнце клонилось к западу. Стало темнеть. Мы глотнули воды. Гиди пришел в себя. "Возвращаемся к танку", - сказал он. Произнесли минху, вложив в молитву все, что было на сердце, охваченные душевным трепетом. Затем прочли 130-й псалом: "Из глубин воззвал я к Тебе, Господи, услышь голос мой, да будет слух Твой чуток к гласу молений моих. Надеялся я на Господа, надеялась душа моя, и на слово Его уповал я. Душа моя ждет Господина моего больше, чем стражи - утра, стражи - утра". Это мы читали в йешиве, когда кто-то бывал опасно болен.
Пускаемся в обратный путь. К танку. Идем вслед за Гиди. По шоссе проехал грузовик. Наш или их? Стараемся продвигаться к перекрестку параллельно шоссе. Добрались до холма, с которого он просматривается. Увидели бронетранспортер и группу людей. Не поняли, кто это. Наши или нет? Рони обнаружил дыру в ограде нефтепровода. Решили переходить там. Кто-то высказал предположение, что пространство между заграждениями может быть заминировано. Посомневавшись немного, мы все-таки решили переходить. Потом увидели танк. Из наших, это точно. Мы свои танки знаем. Подошли. На башне солдат. Йоси! Знакомый из йешивы. Йоси сердечно обнял меня. Экипаж сидит рядом. Их танк застрял. Они тоже не знают, что происходит. Они вышли из Ифтаха первыми и помчались прямо по дороге - до Эйн-Зивана. Им и в голову не могло прийти, что сирийцы уже в Нафахе. Чтобы вызволить их оттуда, из штаба срочно прислали патруль "Голани". Сейчас сидят и ждут. Йоси предложил нам поесть, но Гиди ответил, что нет времени, дорога каждая минута. Надо вернуться к танку и продолжать воевать.
Мы идем. Подошли к перекрестку. Рядом с бронетранспортером стоит брат Йегуды в гражданской одежде, очень обеспокоенный. Ищет брата. Ему сказали, что того видели в засаде у Нафаха, рядом с каменоломней. Йегуда из той же йешивы, что и Рони. Он служит в нашем батальоне. Может, мы его видели? "Нет, - отвечаем, - не видели". В бронетранспортере лежат укрытые тела погибших. Брат Йегуды полез туда. Мы следуем дальше.
Подошли к каменоломне. Первое, что поразило нас, - тишина. Странная такая тишина. Ее можно было потрогать. Еше сегодня утром здесь все грохотало и в сумятице боя содрогалось сердце, а сейчас, в этом же самом месте, необыкновенное безмолвие. Тишина, какая бывает только в сумерки. Никто никуда не едет, не слышно никаких взрывов. Артиллерия молчит. Повсюду застыли танки - подбитые, черные от копоти, застрявшие, с пушками, нацеленными в разные стороны. Одни полностью сожжены, у других отсутствует башня, один танк лежит на брюхе. Мы не смотрим ни вправо, ни влево. Идем к своему танку. Ни души. Увидели его издали. Стоит себе на том же месте.