— Машка говорит, надо дедушке кашки отнести!
Борис Павлович промолчал.
— Па-ап! Ты чего?
— Я слушаю.
— Ты на ужин собираешься?
— Рано еще.
— Тебе рано, а мы с Юркой в кино нынче пойдем!
— Он приехал?
— Да ну тебя! Короче, мы садимся. Идешь?
Борис Павлович положил трубку. Увидел в углу кабинета сноп, пузатый сноп пшеницы урожая, трудно вспомнить, какого года. Эталон. «Пусть стоит», — подумал бессвязно. Может быть, он тоже сегодня юбиляр.
Телефон зазвонил снова.
— Папух, если ты там правда перестраиваешься, то имей в виду, перестройка касается всех сторон человеческой жизни. И семейной в первую очередь! Дети у тебя должны духовно расти, а внучка спать не будет, пока дедушку не дождется.
— У тебя все?
— Ну, а че ты там, правда? Агроном и то дождику рад, баню достраивает…
Борис Павлович не дослушал. И сейчас же укорил себя. Что за нетерпимость? Помечтать не дают? Светка, между прочим, знает, что он терпеть не может новомодную социальную лексику в домашнем обиходе. Зачем же постаралась уколоть?
Все-таки тускло светила лампочка над столом… А с улицы свет ярким кажется. «Генсек» заседает, скажут. И никто не зайдет. Останься он на эти десять лет механиком, простым трактористом, наверное, были бы у него друзья, задушевные собеседники… Вообще, что изменилось бы, останься он в стороне от навяленной должности? Так же выросла бы Светка, только, может быть, поменьше гонорку нагуляла; так же родила бы ему Машку-забаву, потому что за кого ей еще выйти, как не за Юрку… А он постарел бы на десять лет и… и купил бы, например, не «жигули» по райкомовской очереди, а «москвич», только за руль, пожалуй, садился бы почаще, имел практику и не дрожал бы так, отвозя своих женщин на базар в пристанционный городок и по магазинам.
Ладно, прошли десять лет и прошли.
Борис Павлович еще закурил, но, кажется, из другой пачки взял сигарету, закашлялся… Нет, не прошли эти годы, сидят в нем сейчас, как один… как один к одному… Он прошелся по кабинету. Почему так обрадовал его этот сезон дождей? Отпала необходимость врать. Но разве вот это ожидание вёдра — не ложь? Впрочем, он-то как раз и не ждет его…
Да ему еще повезло, вот ведь что! А если бы колхоз, не дай бог, в передовые выдвинулся, что с Гончаруковыми связями было реальной вещью? Вот когда обрушилась бы ниагара лжи! А так его больше прорабатывали, ставили ему на вид, навешивали выговора, и попутно говорилась, хотя и частичная, правда, и ему не было нужды завираться. Кому-то доставалось похлеще, и до пенсии не отмыться, и в должности оставаться еще, может быть, не один год — жди, когда развенчают неправедные победы. Глотов сегодня: «Мы не требуем перестраиваться товарищей из «Прогресса», они всегда умели работать…» А в «Прогрессе» за головы хватаются: «хозяин» (Герой, депутат и член обкома бывший) на пенсии увлекся рыбалкой, помогать не хочет, и что завтра делать с незавершенным строительством — неизвестно…
Борис Павлович сел за стол, накружившись по скрипучим половицам, вздохнул. Ладно, никуда он не денется. Ничего ведь не случилось с райкомом. Был Гнетов, стал Глотов, тезка его уважаемый… «Постоянное движение вперед с непременным ускорением», — прочитал он на листочке. Какое-никакое, а ускорение они обеспечат…
Так. Если завтра с утра в третью, то в школу только к концу примерно четвертого урока можно попасть. Это поздно. На картошку надо будет завтра же; транспорт на Гончаруке, вольнонаемные на Чилигине, а ему вот школьников мобилизовать… Нет, в школу надо с утра, если не появится какой-нибудь нюансик… Борис Павлович вспомнил, что Матвеев в больнице. Вот, подумал облегченно, и не надо тащиться в Богодаровку даже и на председательском «бобике».
Он снял телефонную трубку.
— Машенька? Хм, ты чего, бабак, в детство впадаешь?.. Короче, я тут закончил. Сейчас зайду в больницу к Матвееву, и домой, — он подумал и решил сказать: — По календарю сегодня, между прочим, ровно десять лет… Что? Откуда вы знаете?.. Так они в кино собирались… Ну, и не такой уж это юбилей, между прочим… Ну, тогда иду, двигаюсь, короче, к дому!